Тогда? Триада спецслужб – хрусталевское ведомство, военнаяразведка и МУУ – отпадали. Других тайных служб в стране не имелось. Вдобавок сообщениеДаниила крайне заинтересовало.

Резидента – в особенности когда Резидент лишился трех своихагентов, сунувшихся было прощупать дальние подступы… Впервые Даниил узрелРезидента в некоторой растерянности. Ни одна из разведок мира не могла быорганизовать все эти фантасмагории без того, чтобы в мире, набитом двойниками итройниками, об этом не пронюхали бы конкуренты. Но никто ничего не знал. Ни наодной из полулегальных «черных бирж» торговли разведсекретами ничегопроясняющего не всплывало. Разве что виной всему был дьявол, в которого как-тонеудобно верить, ибо его существование никакими агентурными данными неподтверждено…

Словом, на шее у немногих посвященных повисла тягостнаязагадка, ларчик с ключиком внутри. Нетрудно было выбросить на виллу батальонкоммандос, но где гарантии, что в руках окажутся улики и доказательства?Хэккеры Хрусталева принялись беззастенчиво шарить по закоулкам компьютернойпамяти самых разных ведомств, но пока что реальной выгоды не обрели.

Бонч-Мечидол, которого по размышлении Хрусталев взял всообщники, послал пошнырять на большой высоте над виллой самолет электроннойразведки, но толку от этого научного аэроплана оказалось чуть. Хрусталевозлился до того, что разыскал в глухих закоулках Сердоблинской губерниидеревенского колдуна, окруженного в родных местах почтительным страхом, заперего в подвале и велел расшибиться в лепешку, но выколдовать отгадку.Параллельно Пал Палыч велел хэккерам удвоить труды, надеясь, что дикий идурацкий сплав языческого ведовства с кибернетикой к чему-нибудь да приведет.

А наблюдение за виллой продолжали. Судя по всему, еетаинственные хозяева, запасшись всем необходимым, сидели там безвылазно, и ихтаинственные замыслы контактов с внешним миром пока что не требовали. Однажды,правда, перехватили кодированную радиопередачу с виллы, но краткость еепозволяла думать, что это было обычное донесение: «Все в порядке, ничегонового». А может, и нет…

Замигала лампочка селектора, и Даниил щелкнул клавишей.

– Чем занимаешься? – раздался бодрый голос Жени.

– Да голову ломаю, – сказал он вяло.

– Вот и давай к нам. Хрусталев опять в разносе, тебятребует, прямо-таки в приказном порядке. Езжай давай.

«Вот и прекрасно, – подумал Даниил. – К черту иРезидента с его стойкой коммунистической идеологией, и Морлокова с егосинемундирными сержантами, и Чертову Хату…»

Он спустился вниз. В вестибюле навстречу выскочил душевныйчеловек Методий, председатель месткома, запойный общественник в есаульскомчине. Сейчас алкоголем от него не пахло, глаза у него были рыбьи, а из егопотертой дерматиновой папочки торчали листки машинописи с грифами: «неописуемоСекретно», «секретно значительно менее», «секретно постольку-поскольку».

Даниил попробовал увернуться, но Методий прижал его кперилам и жарко зашептал в ухо:

– Ротмистр, дорогуша, вы ведь на древнешумерском нечитаете?

– И не пишу тоже, – сказал Даниил.

– Вот и хорошо, золотко, вот и ладненько,распишитесь-ка.

Методий сунул ему синий с золотым обрезом бланк МУУ.Настоящим компетентно разъяснялось, что согласно последним идеологическимизысканиям древнешумерский язык оказался буржуазным псевдодиалектомзагнивающего класса, а посему все, имевшие политическую близорукость его знать,автоматически являются врагами народа и безусловно подлежат. Чем ипредписывалось заняться всем низовым организациям.

На проспекте Бречислава Крестителя было тесно от черныхфургонов МУУ – там искореняли. Подотдел Шумера Института прикладной лингвистикибыл оцеплен тройным кольцом. Из окон летели, рассыпаясь снегопадом, пачкирукописей, звенели выбиваемые стекла, доносились крики и женский визг. По дворугнали прикладами мужичка в замасленной робе, он стряхивал ладонью кровь и орал:

– Да говорю: кочегар я, кочегар! Сроду не был в вашемХимере!

Его хрястнули прикладом по затылку, раскачали за руки, заноги и швырнули в фургон. Следом отправили девушек в разодранных платьях,толстяка в академической шапочке, кричавшего что-то про пыль веков, и табунокмужчин аспирантского вида. Сине-малиновые деловито добили стекла, собралибумаги, сорвали вывеску и написали мелом на воротах: «Гниздо лекведеровано».Старшина со скуластой половецкой харей (среди сержантов МУУ было много половцеви хазар, по причине неграмотности считавшихся наиболее благонадежными)размашисто расписался и заорал:

– Значитца, так; враг народа в турма, девкам вкараулка, бумага в котельный! Зевака, прочь ходи, иначе кишка штыком пори!

Немногочисленные зеваки торопливо засеменили врассыпную.Вереница огромных черных фургонов, завывая, умчалась. Даниил поехал дальше.

Отправляясь в разнос, Хрусталев, как правило, выезжал наприроду, к речке в Ведьмином бору, где, как гласило официально запрещенноепредание, тысячу лет назад сам Бречислав Креститель остановился под дубом понекоторой надобности. В свое время на дубу красовалась мемориальная доска,привлекавшая вереницы паломников, но с восшествием Морлокова компетентные,идеологически подкованные лица под руководством академика Фалакрозисаустановили, что Бречислав Креститель, будучи исторической личностью, не могиметь абсолютно никаких вульгарных некоторых надобностей. Паломников разогнали,доску увезли под конвоем в неизвестном направлении, а дуб искоренили.Приближаясь к месту, Даниил все чаще замечал в кронах сосен охранников в серыхплащах, шляпах и темных очках. Они бдительно озирали местность в мощныестереотрубы, что-то писали в блокнотах и неумело перекликались птичьимиголосами.

Поляну у ручья тесно окружали вековые сосны жуткого облика,обросшие зелеными кружевами лишайника. Впритык к соснам стоял длинный черный«гамаюн» с распахнутыми дверцами. На углях вкусно дымили шашлыки, из ручьяторчала батарея оплетенных золотистой фольгой горлышек. Магнитофон истошно орална толстом пне:

Спасибо вам, святители,

что плюнули да дунули,

когда мои родители

зачать меня надумали

в те времена укромные,

теперь почти былинные,

когда срока огромные

брели в этапы длинные…

Хрусталев был аккурат с тридцать седьмого года, и его мать,беременная им, бежала с севера в Древлянию, когда сухорукий семинарист объявилсебя господом богом. Об отце Хрусталев ничего не знал даже теперь, и каждыйсентябрь на него находило – вот как сегодня.

Он сидел, уютно опершись спиной о колесо, в расстегнутомкителе, растрепанный, и тянул шампанское из горлышка, задрав толстое донышкобутылки к небесам. У шашлыков хлопотала Женя, бывшая военная летчица (еевышибли из полка, когда папа-дипломат пополнил ряды невозвращенцев, а отостального ее спас Хрусталев) – точеная фигурка, русая, стрижка под мальчика,лицо то дерзкое, то детски невинное. Вопреки массе бородатых анекдотов про шефаи секретаршу любовь здесь была серьезная.