– Деньги – дело наживное. Не расстраивайся, – Шаманта поняла, что мне остро требуется утешение. Обняла меня, погладила по голове, как дитя неразумное.

– А стирать? Обстирывают в армии тоже бесплатно?

– Доспехи начищать точно не возьмутся, а вот остальное будешь сдавать раз в неделю. Если хочешь чаще, то тут придется развязать кошель.

– Сколько? – я решила уточнить сразу, чтобы больше не попадаться на удочку ушлых прачек.

– Как договоришься, но больше четверти медяка не давай. В месяц.

– Ага.

Надо бы мне сесть и записать местные расценки. Хорошо хоть золотую монету в монастыре не дали, иначе она уже лежала бы в кармане пройдохи–конюха.

– Мне на реку надо, пойдем со мной. Все равно без дела болтаешься.

– Их Светлость еще спит? – я повернулась лицом к зданию. На окнах герцога трепыхались занавески.

– Светлость давно ускакал. Видать, опять к мосту поехал. Все изучает, как увоха извести, – Шаманта сунула мне в руки корзину с тряпками и бутылью с щелоком, а сама взяла большую кастрюлю, дно которой сильно пригорело. – Песочком надо потереть, – поймав мой взгляд, объяснила она. – Сама виновата, задумалась. Заодно поговорим.

Чтобы выйти к удобной заводи, пошли вдоль забора постоялого двора. На заднем дворе на фоне телег, повозок и прочего армейского транспорта, черным гробом выделялась карета отвергнутой принцессы. В ней кто–то копошился, поэтому махина сотрясалась.

– Ведь могла пойти переночевать в дом к старосте, он звал, – кухарка кивнула на изучаемый мною предмет, – так нет. Пусть все видят, какой наш герцог изверг. Выгнал нежную фиалку на улицу.

– Они вчера ссорились, – осторожно вставила я, вполне понимая, кого назвали фиалкой.

– Они каждый день ссорятся, – отмахнулась Шаманта.

– Он ее отверг, – сплетничать не хотелось, но в то же время росло желание побольше узнать о пассии Их Светлости.

– Поделом этой Иллисе. У мужика забот полный рот, а тут она со своими капризами. Если бы ее не прислал сам император, давно бы под сраку получила. Сучка неуемная. Думала, никто не видит, как она шашни с секретарем Их Светлости крутит.

– Герцог поймал их.

– Вся армия слышала, как он поймал их. Комнату в «Хромой утке» разгромил. Думали убьет. Ан нет, фиалка прикинулась больной. Наш–то не такой, чтобы больную женщину крова лишать. Перетерпел. А как выбралась из кровати, – Шаманта хмыкнула, пояснив, – боялась, что так и оставит в «Утке», так больше к себе не подпустил.

– А секретарь?

– Тот, наверное, уже в столице лижет императору зад. Хотя бы от одного червя избавились. Теперь бы еще этот подарочек услать назад.

– Шаманта, скажите, как можно людей дарить кому–либо? – я вспомнила, что Иллису преподнес императору ее собственный отец. – Это же рабство.

– Вот уж кто главный раб здесь, так это наш герцог. Мало того, что сослали от двора куда подальше, так еще окружили доносчиками. Фиалка первая строчит, теперь вот ты…

– Я?! – я аж остановилась.

– А разве нет? Для чего тогда ты здесь?

– Подвиги в хрониках описывать.

– Так описывай, нечего бегать туда сюда и народ выспрашивать. Только смуту вносишь.

– Я?! – я чуть не плакала. – Да я хотела разобраться, что тут и как.

– Хотела… Эх ты. Даже нормально скрыть не можешь, что ты девчонка.

Я хватала ртом воздух. Вот он провал. И пары дней не продержалась.

– Слушай, Лохушка – это ведь твое настоящее имя?

Я кивнула. Как есть лох.

– Ты мне правду скажи, зачем здесь находишься и на кого работаешь?

Я заплакала.

– Ну чего ты, дурочка? Я не обижу. Разве не понимаю, как тяжело женщине в армии.

Как же меня распирало выложить все начистоту! Но если бы тайна была только моя. Я не могла выдать Конда, слишком опасно и для его жизни, и для моей. Подставила бы себя как шпиона, только на этот раз работающего не в пользу императора, а на благо опального принца. Поэтому произнесла то, что казалось более разумным.

– Я люблю герцога. Как увидела – сразу влюбилась. Еще там, на тракте, – я опустила глаза к земле. – Он мне руку подал и перчатку обронил. Я ее берегу. Глажу ее иногда в минуты блаженной мечтательности. Вы не думайте, я на самом деле из монастыря, только из женского. Вот и решила вырядиться монахом, чтобы ближе к Их Светлости находиться. Любоваться и молиться на его прекрасный образ.

– А куда настоящего Дона дела? – устав держать кастрюлю, Шаманта поставила ее на землю. – Я не дура, все вижу, все примечаю.

Вот черт, она и подмену раскусила! Ей бы в разведке работать.

– Он назад в орден вернулся. В тягость ему оказалась служба хрониста. Герцог его за витиеватый слог и восторженные словеса ругал, а по другому писать Дон не умеет.

– Ладно, – произнесла Шаманта, принимая мои объяснения. Я видела, что недоверие еще светится в ее глазах, поэтому, покопавшись в суме, которую вместе с кошельком по завету Конда всегда носила при себе, извлекла на свет перчатку герцога.

– Вот она, – благоговейно поднесла к лицу и потерлась щекой о мягкую замшу.

– Вот до чего девки дуры! – Шаманта сплюнула. – Увидела, влюбилась и понеслась. Да герцог таких как мы не замечает! Мы для него точно стул, без которого за столом не обойтись, а сломается и выбросить не жалко.

– Но я люблю его. Пусть платонически, но люблю.

Мамочки, как же я завралась, самой стыдно. Если бы не маска на лице, кухарка давно бы оценила мои полыхающие щеки.

– Тьфу на тебя!

– Вы меня не выдадите? Я так долго просидела в монастыре, что ничего о мире не знаю, поэтому и пытаюсь все выспросить. Я словно слепой котенок.

– Оно и видно, – Шаманта вновь подхватила кастрюлю и пошла по крутому бережку вниз к реке. Я поспешила следом. – Так и быть. Помогу. Только ты держись меня, и ничего без моего ведома не предпринимай. Герцог такие выверты не любит.

– А как вы думаете, остальные заметили, что я… девушка?

– Если бы заметили, давно стояла бы перед герцогом на коленях. Винилась бы.

– Спасибо, Шаманта.

– Потом скажешь, когда живой из передряги выберешься. А как ты на тракте–то оказалась?

– Сбежала из монастыря. Не хочу быть монахиней, – ну, в принципе, не соврала. – А как вы думаете, герцог любил Иллису? Судя по тому, как он разгромил «Хромую утку», ему было больно.

Надо отыгрывать роль влюбленной дурочки до конца. Если говорить, то только о предмете страсти.

Мы подошли к реке. Небольшая, но бурная, она была спокойна только в заводи. Ветер качал осоку, кружили стрекозы, прыгнули врассыпную лягушки.