– Здравствуйте.

– Здравствуйте, – сказал немецкий офицер. – Извините, мы сами не знаем, зачем, с каким делом мы пришли к вам.

Женщина, чуть вздрогнув, поспешно, быстро поднесла палец к губам.

– Тихо. Пожалуйста, тихо. Дети спят.

Сдавленно, смущенно мы стояли перед ними. Длинные деревянные лавки стояли вдоль стен, попятившись, кто-то из наших, сбросив плащи, уселся на них. Осторожно, медленно сели на скамейку рядом с женщинами Вагасков с немецким офицером.

– Вы воспитываете детей?

– Мы сберегаем детей.

– Чьи это дети?

– Мы не знаем, чьи это дети. Мы не знаем, откуда эти дети, мы не знаем, откуда мы. Мы очень, очень старые. Но наша жизнь в том, чтобы сберечь этих детей.

– Сберечь? Им кто-то угрожает?

– Многое, так многое, очень многое угрожает детям. Мы кормим их, одеваем, обогреваем, заботимся, чтобы они не загрустили. И выводим их гулять – в поле, каждый день, когда начинает падать снег.

– Почему только так – почему только когда начинает падать снег?

– Они бегают, радуются снегу, когда нет снега они становятся грустными, не играют. Поэтому мы всегда выводим их, когда идет снег. Они играют, если снег выпадает липкий, лепят из него снежных баб, разных зверушек. Мы охраняем их.

– От кого?

– Лес совсем рядом. Когда дети выходят гулять, выходят белые шакалы, стоят у деревьев, на опушке и смотрят на детей. Иногда просто смотрят, но иногда словно что-то чувствуют и нападают на детей. Мы защищаем их.

– Чем защищаете?

Женщина виновато улыбнулась.

– Мы очень старые. Защищаем – вот этим.

Несколько ссохшихся, неумело заостренных палок и загнутый кусок дерева, похожий на обломок табуретки, лежали вдоль стены.

– Мы защищаем их. Защищаем, отгоняем шакалов – как умеем.

– У вас всегда получается отогнать шакалов? Все дети живы?

Коротко отвернувшись, смахнув слезу, женщина повернулась к спросившему это немцу снова.

– Не надо… Не надо об этом говорить.

– Что будет с этими детьми? Здесь всегда зима? Дети вырастут?

– Мы не знаем. В древней книге написано, что однажды зима кончится, но не сказано когда. Там написано, что солнца не будет, но будет светлое небо, будет тихо и тепло. И тогда дети начнут расти и вырастут большими сильными мужами. Но для этого надо выдержать зиму.

– Что вы вырезаете из дерева? Это игрушки – для них?

– Да, для них. Надо все время мастерить новые игрушки, иначе дети заскучают и могут заболеть. У нас нет лекарств. У нас есть только игрушки. Эта болезнь – вечная грусть. И мы не знаем, как ее лечить. Мы все время делаем новые игрушки, потом раскрашиваем их. За лесом, в разрушенном городе есть место, где можно достать краски. И мы топим печь, чтобы детям было тепло. В лесу много старых, ссохшихся деревьев, мы пилим их – пилой – вдвоем, втроем, сколько хватит сил. Потом везем на санках сюда и снова пилим – чтобы получились дрова, чтобы можно было топить печь.

– У вас нет топора?

– Есть, но он большой, тяжелый, нам его не поднять. Весь день надо топить печь, останавливаться нельзя, иначе дети могут простудиться. Мы пилим деревья, что привозим из леса, вдвоем, втроем.

– Дети спят?

– Да, сейчас спят, у себя в комнатах. Еще есть время до того часа, когда пойдет снег. По вечерам за домом мы разводим большой костер, дети садятся вокруг и мы рассказываем им сказки. Мы знаем много сказок, но забываем, приходиться придумывать новые.

– Чем мы можем помочь вам?

– Вы взрослые, сильные, вы сможете управиться с топором. Если сможете – помогите нам нарубить дров.

– Мы сделаем это. И мы просим разрешить нам сопровождать вас, когда вы поведете детей гулять.

– Пойдемте.

Вагасков, немец и еще несколько человек, вслед за шаркающей, медленно идущей женщиной, поднявшись, вышли во двор. На утоптанной площадке позади дома были свалены спиленные деревья, старые, грубо сколоченные козлы были тут же. Увидев чуть скошенную полуоткрытую дверь, скорее по наитию, чем по подсказке открыв ее, я увидел старый, тяжелый, заиндевевший топор. Бросив кое-как очищенный от веток ствол на козлы, двое наших уже пилили его; откатив стволы из кучи, я начал обрубать у них ветки. По очереди, передавая пилу и топор друг другу, мы распилили деревья и нарубили дров. Снежинка упала мне на ладонь, бросив топор, я поднял голову – снежинки тихо обжигали веки и глаза, падали на спины и плечи трудившихся рядом, ложились на землю, на сложенные у стены дома поленья. Серебристым мягким потоком заструился снег. Обойдя дом, мы подошли ко входу – три или четыре десятка маленьких мальчиков и девочек, одетые в грубые, толстые, с толстыми воротниками пальто и вязаные шапочки, похожие в этой одежде на маленькие грибочки, тихо стояли у порога. Взявшись за руки, медленно, охраняемые четырьмя пожилыми женщинами, они пошли под сыплющимся снегом в поле; похватав из принесенного кем-то узла мечи, так же медленно, озираясь, мы пошли вслед за ними.

Снег шел сплошной пеленой, дети, смеясь и перекликаясь, разбежались по полю; встав с мечом у черты размытой, полузасыпанной снегом земли, на краю поля, смахнув снег с лица и оглядевшись, на границе леса и земли, меж старых, с запорошенными ветвями деревьев я увидел шакала. Огромный и странно неповоротливый, с странно несимметричной оскаленной мордой, чуть припав на передние лапы и выгнув спину, он пристально смотрел куда-то мимо меня, в снежную муть, где, играя и что-то лепя из снега, возились ребятишки. Качнув головой, словно примериваясь, заметно тяжело хромая, он двинулся коротким, неожиданно быстрым шагом через полосу земли, в сторону, мимо меня, к полю, словно выбрав себе где-то в быстром детском мельтешении цель и настойчиво и неотвратимо направляясь к ней.

С екнувшим сердцем, поспешно, в несколько секунд, пробежав по снегу, почти догнав, поравнявшись с ним, с поднятым мечом, след в след я шел за ним. Вдруг разом прыгнув в сторону, переменив направление, резко развернувшись, бросившись в другую сторону, он побежал в самую снежную пелену, куда-то, где среди крутившегося снежного водоворота чернел край детского пальтишка; кинувшись за ним, успев, застав тот момент, когда, присев на миг на задние лапы, грузно, оскаленно, он готов был совершить прыжок, с размаху я огрел его мечом по спине; почти без удивления оглянувшись, зарычав, медленно, словно примериваясь заново, он двинулся ко мне. Подняв меч, чуть согнувшись, я ждал прыжка; словно в последний миг передумав, шагнув в сторону, с потухшими глазами, опустив голову, быстрым шагом он побежал прочь в сторону леса, с облегчением я огляделся – по всему полю, сколько можно было различить в вихрях снега, наши и немцы, напрямую схватившись с огромными, рычащими, неуклюжими и одновременно неожиданно ловкими тварями, нанося удары или гоняясь за убегающими в снегу, бегали по границе поля и леса; сбившись в кружок, подняв головы в вязаных шапочках, смотрели на падающий снег детишки, согнуто, подняв заостренные палки, стояли на страже их пожилые женщины. Кто-то из наших, нагнав споткнувшегося в снегу, кажется, уже раненого зверя, зарубил его коротким быстрым ударом, повсюду, оттесняемые и отогнанные звери скрылись; вновь разбежались по снегу, крича и смеясь, детишки, в ровно падавших, медленных снежных потоках снова зачернели разбросанно их пальто и шапочки.