А теперь это беспокойство начало проникать и в сознание Клэр. Она переживала за своих братьев, за Жан-Поля и Тео. От них не было никаких новостей. Удалось ли им повстречаться в Германии? Она надеялась, что это так, что они работали вместе на одном из заводов, поддерживая друг друга духовно, чтобы в один прекрасный день вернуться домой, во Францию. Она оплакивала Люка; всякий раз, когда она представляла его, лежащего в военной могиле на востоке все то время, которое она беззаботно и глупо проводила с Эрнстом, агентом того самого режима, который убил ее брата, ее тошнило от самой себя. Казалось, что те месяцы она провела словно в сомнамбулическом трансе, соблазненная иллюзией, что деньги и гламур изменят ее жизнь, отвлекаясь от реальности, от того, что на самом деле происходит в мире вокруг нее.

Однако время шло, и настроения в городе, да и внутри нее самой, продолжали меняться. Рана на ее сердце потихоньку сглаживалась – так происходит со всеми у кого достаточно времени и хороших, добрых друзей, – и по мере этого исцеления Клэр становилась кем-то новым. Тяжелый урок, который она усвоила, заставил ее задуматься о том, каким человеком она была, и о том, какой хотела бы стать; так, постепенно, внутри нее начала зреть решимость.

И вот однажды вечером, когда Виви снова осталась в одиночестве трудиться в пошивочной, Клэр постучала в дверь комнаты Мирей.

– Войдите! – донесся изнутри голос подруги.

Клэр перешагнула через порог, в крошечную спальню под карнизом, и некоторое время стояла в молчании, уперев сжатые кулаки в бока. Затем она сказала:

– Я хочу помочь. Скажи мне, что я могу сделать, Мирей. Теперь я готова дать им отпор.

Мирей поднялась с того места, где сидела на кровати, и тихо, но твердо закрыла дверь. Затем она похлопала по стеганому покрывалу, жестом приглашая Клэр присоединиться.

– Это не так-то просто, Клэр. Ты уверена, что готова решиться на этот шаг? – тихо спросила она.

Клэр кивнула.

– Я ненавижу их. Я ненавижу то, что они сделали и со мной, и с моей семьей, и за то, что они продолжают творить с нашей страной. Жаль, что мне пришлось потратить столько времени на раздумья, но теперь я готова.

Мирей посмотрела на нее долгим, оценивающим взглядом, как будто видела подругу впервые.

– Очень хорошо, – сказала она наконец. – Я поговорю кое с кем. А потом дам тебе знать.

Клэр спала в эту ночь глубже, чем за многие годы, как будто вновь обретенная решимость укрыла ее теплым одеялом, которое могло растопить горький лед, сковывавший ее тело так долго. И когда он растаял, последние кусочки ее разбитого сердца собрались воедино, обретя новую силу.

* * *

Одним морозным февральским утром Мирей и Клэр пересекли Пон-Нёф. Это было в воскресенье перед Великим постом, звонили колокола Нотр-Дам, призывая верующих на мессу, но девушки продолжали идти, двигаясь к правому берегу Сены и продолжая следовать вниз по течению вдоль серебряной ленты реки, пока не достигли садов Тюильри. В окнах пекарен, мимо которых пролегал их путь, не было никакой специальной выпечки, да и конфет тоже: словом, ничего, чем можно было бы порадовать себя во время нынешней Пасхи. Война кусалась теперь сильнее, чем когда-либо, и постоянный голод терзал девушек. Однако они уже настолько привыкли к этому чувству, что почти его не замечали.

У входа в парк Мирей положила руку на ладонь Клэр, остановив ее на мгновение.

– Ты все еще уверена, что хочешь пойти на это, Клэр? Задних мыслей не появилось?

– Нет. Я уверена в себе больше, чем когда-либо.

Мирей улыбнулась при виде решимости, которая отразилась на лице ее подруги. Это было нечто новое, чего она раньше не замечала в нежной натуре Клэр до недавнего времени, так что теперь перед ней была новая сторона характера подруги, дремавшая до поры до времени. Но теперь она пробудилось, и Мирей узнала в ней пламя решительного неповиновения, то самое пламя, которое горело в ее собственной груди.

Мирей потребовалось несколько недель для того, чтобы убедить других членов движения, что на Клэр можно положиться. Она не стала скрывать от них ее прежнюю связь с немецким офицером, но вдобавок сообщила, что уверена в приверженности ее подруги работе против захватчиков – и о том, что проверка твердости ее характера заняла у нее несколько месяцев. В конце концов красильщик сказал ей, что месье Леру готов встретиться с Клэр, поскольку для нее нашлась подходящая работа:

– Он будет проходить мимо галереи Жё-де-Пом в одиннадцать часов. Он хочет поговорить с ней, посмотреть, действительно ли она нам подходит.

Она узнала его высокую фигуру на расстоянии, задолго до того, как он приблизился. Он прогуливался мимо входа в галерею, где когда-то были выставлены прекрасные картины Моне с водяными лилиями. Теперь произведения искусства хранились за закрытыми дверями, и на страже их снаружи стоял немецкий солдат. Впрочем, казалось, что месье Леру присутствие солдата ничуть не беспокоило: проходя мимо, он даже кивнул куда-то в сторону охранника. Когда девушки подошли туда же, немного медленнее – все-таки где-то рядом находился нацистский солдат – он остановился, словно приятно пораженный и обрадованный тем, что ему довелось повстречать на прогулке девушек, наслаждавшихся ярким весенним солнцем. Навстречу им он приподнял шляпу, и Мирей представила Клэр, которая некоторое время смотрела на него с недоумением, будто узнав и пытаясь вспомнить, где и когда они виделись. Он улыбнулся обеим девушкам, а затем, словно вежливо предлагая им продолжить совместную прогулку, указал на отдаленную аллею из грабов и буков, и они зашагали рядом.

Всем окружающим он со всей очевидностью должен был казаться еще тем ловеласом, каковым и считался. Мирей слышала, как модели судачили о нем, пока подкалывала подол заказанного им женского пальто. Одна говорила:

– Наверняка у него несколько любовниц. Думаю, он потому на каждый заказ просит оформить отдельный счет и платит наличными, чтобы они друг о дружке не проведали. Вот уж кому грех жаловаться, загружен до упора! Да и похоже, наших нацистских гостей он тоже привечает. Я видела его в пивном ресторане Brasserie Lipp тем вечером, так вот, он угощал обедом типичную «серую мышь». Думается мне, пожевать бы ей квашеной капусты, дом бы вспомнила. Во всяком случае, я надеюсь, что это пальто не для нее, это же самая настоящая сухая клецка. А еще кое-кто говорил, что он там же иногда встречается с немецкими офицерами и их женами.

– Он очень красивый, эти песочные волосы делают его таким утонченным, – заметила другая модель, томно перевязывая свой шелковый халат, в результате чего он слегка распахнулся, открывая черное кружево белья, которое она носила под ним. Она в очередной раз затянулась сигаретой и выпустила дым в потолок комнаты за салоном, где модели коротали время между визитами клиентов.

Первая модель потянула носом.

– Что ж, если тебе такие типчики нравятся… в принципе, похаять его нечем. На мой вкус, он как-то слишком по-немецки выглядит, особенно если учесть компанию, с которой он водится. Ой, – возмутилась она, отпрянув от Мирей, которая опустилась на колени у ее ног вместе с подушечкой для булавок. – Что ты там творишь с этими булавками, растяпа! Если найду хоть одну в чулке, тебе неделю придется пахать, чтобы скопить на новые!