к этому уголку Франции, находящемуся между Валуа и Орксуа, и чтобы именно здесь произошло вторжение, катастрофа…

Лейтенант Барбентан щелкнул каблуками и отдал честь: — Слушаюсь, господин полковник.

Все это происходило в задней комнате бакалейной лавочки, где Авуан устроил офицерскую столовую. На полках стояли банки консервов — зеленый горошек, маринованный тунец, бутылки «кина»[351] с раздутым горлышком; на стене висела олеография[352]: международная выставка 1937 года; на первом плане высилось Новое Трокадеро, а около него, внизу, два выставочных павильона, друг против друга — павильон СССР и павильон Германии.

* * *

Сержант Мазюрье — большой краснобай; блондин с бледной физиономией, на левой щеке небольшой крестообразный шрам; коротко остриженные реденькие волосы растут какими-то кустиками. В мирное время Мазюрье, по его словам, занимался коммерческими делами, но, должно быть, не очень преуспевал. Обыкновенный маклер по продаже и покупке мелких торговых заведений в районе Пюто, Сен-Клу… Пацифист. Валит всех в одну кучу — наших министров, англичан, фрицев и большевиков… Сейчас он разглагольствует в кучке своих подчиненных; около него собрались Барнабе, бородач Гребов, щуплый маленький портной, верзила-рассыльный из «Базара городской ратуши» и рыхлый толстяк, содержатель меблированных комнат в восемнадцатом округе, который все ноет и охает, оттого что не привык к физическому труду. Мазюрье убеждает их, что французам не для чего из кожи вон лезть ради Данцига или там ради Страсбурга. Впрочем, не стоит ломать себе голову, почему да отчего. Не затевать никаких историй, а попросту отлынивать, вот и вся недолга… Так что, сами понимаете, когда видишь щелкоперов, которые писали в «Юманите» и прочее и тому подобное, а нынче носят нашивки и командуют, заставляют людей надрываться…

— А что же он может сделать? — говорит Гребов. — Он лейтенант, вот и командует…

Ага, бородач… Сразу видно, что он из такой страны, где одно ли, другое ли, а все делается так: направо равняйсь! — А у нас во Франции… — Гребов нажимает ногой на лопату и больше уж не раскрывает рта. До чего ж земля твердая!

Копают, роют уже два дня. Чорт бы побрал эти земляные работы! Ну, на что это похоже… Правильно говорит сержант!.. Погода прояснела, зато стало еще холоднее, и земля теперь как камень. Кому выдали кирки, те ругают окаянную промерзлую землю — того и гляди сломаешь инструмент. Барнабе ощупывает коленку: подумать только! Будь у нас другой доктор, я бы опять ее вывихнул — и конец всем ихним выдумкам!.. — Верно вы говорите, сержант. Глядеть тошно… А еще коммунист называется…

Все ворчат и злятся. Злится и Декер вместе с другими. Землекопы бросают лопаты, топочут ногами, согревают дыханием пальцы. Пейзаж вокруг серый, хотя светит солнце и разбрасывает желтоватые блики по голым ветвям деревьев, по крышам домов в местечке, около которого, в полукилометре, ведутся работы, по грудам развороченной земли, и загорается искорками лед на замерзших лужицах.

— А для чего мы это копаем? Ты понимаешь? — спрашивает Декер у Бланшара. Бланшар, в линялой вязанке, в кашне, закрученном вокруг шеи, пожимает широкими плечами и, перевернув заступ, который и заступом-то нельзя назвать, смотрит на него вопрошающим взглядом. Что бы тут ни копали, а при таком усердии разве что к 1944 году закончим…

— Все они такие… — хихикает сержант. — Вот знаете, когда мы были в Жуаре… на той ферме, где стояла третья рота, помните? Так вот, в той части, которая нас там сменила, у меня есть приятель, он мне рассказывал… У них тоже был офицер-писака, только из другой газеты — из «Попюлер». Вот уж кто изводил солдат! Как пришли — сейчас же велел стоянку огородить колючей проволокой. И тюрьма, видите ли, мала ему показалась: сразу три тюрьмы открыли… Что социалисты, что коммунисты — все одинаковы… Все норовят примазаться к тем, у кого власть, и заставляют людей работать на них. А впрочем, что ж — дело житейское. Так и надо: найти зацепку да как-нибудь укрыться, чтоб свои кости уберечь, а простофили пускай таскают для тебя каштаны из огня…

Среди солдат нашелся один, который работает вовсю — роет, роет… Кто это так старается? Ага, испанец, тот самый, что всегда поет песни своей страны. В армию он пошел добровольцем. Он думает, что настал час… Здорово работает, будто самое для него приятное дело — копать да выбрасывать из траншеи землю на откос насыпи…

— Погляди-ка, вот сумасшедший! — говорит Декер. Бланшар внимательно смотрит на испанца. Ему вспоминаются и другие. Да уж, брат, это такой народ… Работы не боится… — А мы-то что ж, по-твоему?.. — протестует уязвленный Декер. — А у нас смотря кто… и когда, — отвечает Бланшар. Вдруг все рьяно принимаются рыть… Берегись! Идет младший лейтенант.

Младший лейтенант Робен осматривает место работы. Тридцать человек копают вкривь и вкось. Лейтенанту скучно. С тех пор как перевели капитана Блезена, жизнь — полнейшая пустота, нечем заняться, не о чем помечтать. Госпожа Блезен была миленькая брюнеточка с таким печальным личиком, что можно было надеяться… Не очень-то приятно исполнять обязанности надзирателя на каторге… А что, разве это не так? Он надзиратель, а эти вот люди — каторжники. У младшего лейтенанта Робена есть свой идеал: хорошо бы всегда подбирать солдат по росту, так сказать, по габаритам… Вот, например, сержанта можно бы поставить рядом с Бланшаром или с рассыльным из «Базара городской ратуши» — неплохо бы выглядела шеренга… Но что прикажете делать вон с тем курчавым заморышем в очках… Откуда он взялся, спрашивается? Из какого-нибудь гетто в польском городе…

— А все-таки… — говорит Декер, провожая взглядом офицера, который прошел дальше с трубкой во рту, в канадской меховой куртке и в великолепных желтых сапогах. — Все-таки этот молодчик… ладно… его-то можно понять… Но уж если такой человек, как товарищ Барбентан…

Бланшар сердито шипит: — Зачем называть фамилии?.. — Ну и что?.. Никто же не слышит…

— Вредная привычка! И скажи, пожалуйста, откуда у тебя такие настроения? Уж не сержанта ли наслушался? Ты слыхал, что Гребов сказал? Он правильно говорит: раз лейтенант — значит, должен командовать.

Гребов по специальности метеоролог, он и лопату-то держать не умеет… А кто ему станет показывать? Дожидайся! Нет, гляди-ка, кто-то хлопнул его по плечу и объясняет: слушай, ты делаешь вот как — и от этого только больше устаешь, а надо вот так… — Это кто ему показывает? — спрашивает Декер