А никого на месте нет, Копать сегодня будем скверно...» И вот к раскопу все спешат, Несут дрючки, лопаты, палки, Кричат испуганные галки, И телки жалобно мычат. Археология — наука, Ей надо жертвы приносить, Хотя копать на солнце мука И хочется воды испить. Хотя так сладко ветер веет И влагой бьет с реки в лицо, У них одна лишь дума зреет — Найти височное кольцо. Когда-то вятичи здесь жили, Своих покойников любили. И погребальный их обряд Оставил нам курганов ряд. Теперь кощунственной рукою Их кости смешаны в труху, И бусы в кувшинах с водою Девицы варят на уху. Прости им, Боже, прегрешенья, Не каждый знает, что творит, Глядишь — копальщик без зазрения В чужом малиннике сидит. Трясет он бородою рыжей И ручкою малину — хвать! Вдруг вятич руганью бесстыжей Ему припоминает мать!...

X. Встреча в Рязани

Я прерву и тематическую, и археологическую последовательность изложения ради очень краткого упоминания одной абсолютно неожиданной встречи. Она фактически неправдоподобна, и мои попытки ее описать вызывали тотальное недоверие и категорическое утверждение абсолютной ее невозможности в силу хронологических показателей. Боюсь, что будь я не информатором, а слушателем, я отнесся бы к этому эпизоду с таким же недоверием. Но здесь я сам информатор и при всей невероятности информации не могу отречься от того, что видел собственными глазами, что слышал и узнавал из первоисточника осенью 1946 года. Коллеги из Государственного исторического музея обратились ко мне с просьбой в силу дефицита в музее молодых мужчин (тогда мне было 24 года) отвезти в Рязань ткани из довоенных раскопок, реставрированные в соответствующих мастерских музея и найденные в Старой Рязани. Просьба была поддержана Николаем Николаевичем Ворониным. Я согласился, тем более, что поездка давала мне возможность увидеть рязанский Кремль с замечательным Успенским собором (архитектор Я.Г. Бухвостов, 1693-1699 гг.), а также превосходную экспозицию музея, содержащую не только археологические коллекции, но и материалы, связанные со знаменитыми рязанцами: моим учителем В.А. Городцовым, великим лингвистом академиком И.И. Срезенским, прославленным полководцем генералом А.А. Брусиловым и др., поэтому я задержался там на несколько дней. В Педагогическом институте Рязани кафедрой истории заведовал тогда Николай Петрович Милонов — русист и археолог, ученик Б.Д. Грекова. Он пригласил меня к себе в гости, где я познакомился с очень пожилой и поразительно интересной дамой. В ходе занимательной беседы с ней выяснилось, что ряд лет она находилась в тесном рабочем контакте с крупнейшим русским политическим деятелем, военным министром правительства Царя-Освободителя фельдмаршалом Д.А. Милютиным — человеком, отменившим рекрутчину и учредившим в армии ликвидацию безграмотности и юридические права солдат, с именем которого связан целый ряд прогрессивных преобразований. Принадлежат ему и огромные политические заслуги перед страной: фактически он предотвратил создание антирусской военной коалиции Наполеона III, Бисмарка и Дизраэли в связи с победным для России финалом русско-турецкой войны 1877-1878 гг. и пресловутым вопросом о статусе проливов. Полагаю, что, если бы не фельдмаршал Д.А. Милютин, Первая мировая война могла бы начаться на четверть века раньше. Вся долгая жизнь фельдмаршала (1816-1912) была посвящена неустанному и самоотверженному служению России.

Я уверен, что каждый из наших сограждан должен знать и почитать его имя. К глубокому сожалению, я не записал данных моей собеседницы, но встречу с ней, сведения о нашем замечательном соотечественнике, почерпнутые фактически из первоисточника, я считаю подлинным подарком судьбы.

К сожалению, собеседницы своей я никогда больше не видел, но видел объемные пакеты с сохраненной ей перепиской с графом. Скорее всего, она была в близком родстве с Н.П. Милюковым.

XI. Вновь Великий Новгород

В одной из предыдущих глав я пытался поделиться с читателями горькими воспоминаниями о трагических событиях середины августа 1941 года: прорыв немецких войск в районе озера Ильмень, Старой Руссы, Сольцов, Юрьева монастыря, наконец, взятия Великого Новгорода. Не беру на себя смелость оценивать эти операции, хотя и был непосредственным их участником. Во всяком случае, к концу 1943 года и немцы, и поддержавший их «дивизион испанских добровольцев» были из Новгорода (как и из прочих примыкавших к нему регионов) вышвырнуты. Естественно, состояние бесценных памятников культуры великого русского города, известного с 859 г. и в 1136-1478 гг. являвшегося столицей уникальной Новгородской республики, вызывало глубокое беспокойство, что в полной мере касалось и археологии. Уже довоенные раскопки Великого Новгорода показали поразительную их перспективность (забегая вперед, подчеркну, что представления были в дальнейшем превзойдены открытиями здесь подлинно мирового значения, принципиально изменившими источниковую базу археологии и историческую ее информативность). Не будет преувеличением говорить о «новой эре» в русской археологии, наступившей в 1951 году. Но сейчас вернемся в 1947 год. Ждать первой берестяной грамоты осталось недолго: всего 5 лет. Но, к сожалению, в исследованиях Новгорода «новой эры» — эры берестяных грамот — мне участвовать не довелось.

Археологические исследования Великого Новгорода имели уже определенную традицию: до Великой Отечественной войны они приобрели масштабный характер (работы А.В. Арциховского, М.К. Каргера и др.) и позволили обосновать ряд существенных заключений, касающихся структуры этого уникального памятника, его планировки, соответствия последней социальной специфике древнейшей столицы восточных славян. Уже тогда были определены огромные перспективы использования археологических материалов в установлении места Великого Новгорода и Новгородской республики в целом в общих судьбах древней Руси, во всех отраслях ее культуры, религии, ремесла, политических и торговых связях, дипломатии и пр. Безусловность и многообразие этих перспектив совершенно закономерно поставили вопрос об их воплощении сразу же