– Загадочная эта Прасковья! Она почему-тосовершенно не умеет воспринимать слово «нет», – пробормотал Меф, возвращаяУлите трубку.

– А что тебя удивляет? – сказалаведьма, грустно обсасывая крылышко. – Лигул вырастил Прашечку в Тартаре.Что такое «нельзя», она хотела бы понять, но пока не в состоянии. Слово новое,буковок много, значение туманное. Ну а Праша аутистка, глубинная такая, замкнутая.Рвущаяся наружу из своих недр, но совершенно себя не осознающая. Вроде наивнойдикарки, которая ножом разжимает в метро зубы какому-нибудь дяде, потому что ейхочется посмотреть, какого цвета была жвачка, которую он засунул в рот. Ты ейнравишься, Буслаев, вот только она не знает, как это показать. То ли тебеголову отрезать, то ли себе голову отрезать, то ли еще кому-нибудь головуотрезать… Другому же стилю общения ее в Тартаре не научили.

Мефодий с тревогой оглянулся на Дафну. СловаУлиты впервые заставили его задуматься, что, возможно, он судил о Прасковьеслишком поспешно.

Даф, как всегда, была само благоразумие.

– Вообще, да. Мерить всех по себе – всеравно как черпать бесконечность чайной ложкой, – согласилась она. –Для выросшей в Тартаре в Прасковье еще очень и очень много человеческого,здорового и нормального! Если она уцелела там, где уцелеть нельзя, невозможнопредставить, какой яркостью обладал бы ее эйдос в нормальных условиях. Любойдругой давно стал бы монстром от той же доли вседозволенности.

Меф озабоченно взглянул на часы, соображая,успеют ли они заскочить к Прасковье до начала тренировки.

– Улита! Если мы не вернемся вовремя,предупредишь Арея, что я опоздаю?

– Даже кончиком языка не пошевелю, –заявила ведьма.

– Почему?

– Потому что не поможет. Сегодня ночью,когда я несла тебя на ручках, как жених невесту, Арей сказал мне вот что:«Когда очнется, передай господину Буслаеву, что мое время стоит дорого. Нашизанятия переходят на коммерческую схему оплаты. Сто пятьдесят отжиманий за триминуты опоздания. А там пусть считает сам, если у него с арифметикой хорошо».

Один мальчик нашел на улице амулет. К амулетубыла привязана бумажка, а на бумажке написано: «Амулет счастья». Мальчик наделамулет на веревочку, принес его домой, и ночью у него умерли мама и папа.Мальчик подарил амулет другу. Друг надел амулет и попал под машину. В больницедоктор снял амулет и спрятал в карман. Той же ночью у доктора в квартиреслучился пожар. Пожарные нашли на пепелище только амулет. Один пожарный взялего себе. На обратном пути пожарная машина врезалась в столб и взорвалась.

Амулет упал на дорогу. К нему была привязанабумажка: «Амулет счастья».

Детская страшилка

Входя на кухню, Эдя зацепил макушкой круглуюлампу-шар и проворчал, что вот, некому ее перевесить. Хотя дело-то плевое –провод укоротить.

– Кто у нас в доме мужчина? –поинтересовалась Зозо.

Лицо у нее было немного мятое со сна, срозовой складкой на щеке от смявшейся наволочки.

Эдя на всякий случай оглянулся, но никаких мужчинпоблизости не обнаружил и понял, что наезд был на него.

– Не надо подлых намеков! И вообще, когдатебя впервые в жизни называют в транспорте «мужчина» вместо «молодой человек» –это царапает по ушам ржавым гвоздем. Хотя, конечно, я и раньше смутно догадывался,что я не девочка.

– У меня было хуже, – печальнопризналась Зозо. – Вчера какой-то пьянчужка налетел на меня в метро иорет: «Мать, ну что встала? Подвинься! Ты не у себя в селе!»

– Два пинка в одном флаконе – это сильно.Ты не выцарапала ему глаза? – удивился Эдя.

– Нет, только подвинулась. Я была вглубоком шоке… Кстати, ты помнишь, что сегодня суббота?

– Это ты насчет своего влюбленногомайонеза? Да, я предупредил приятеля. Он уже морально готов, – стаинственной ухмылкой заверил ее Эдя.

– Леонид не майонез. Он говорил, что вдетстве в футбол играл. Вратарем был, – попыталась заступиться Зозо.

Эдя не растерялся.

– Ну и что? В любительском футболе наворота обычно самых толстых и медлительных ставят. Они больше места занимают, ивероятность, что в них попадет мяч, довольно высокая. В профессиональном – да,там вратари хорошие, ну да это другое дело.

– А, чего? Извини, ты что-то бормоталневнятное… Я не расслышала, – с зевком сказала Зозо, надеясь своейглухотой пресечь разошедшегося брата.

– Ты тоже извини! – не обиделсяЭдя. – Да, кстати, я твой мобильник нечаянно разбил. Сел на него.

Зозо сорвалась со стула.

– Что-о-о???

– Шутка. Но смотри: ушки сразупрочистились. Глазки зажглись. До чего, оказывается, просто вылечить твойслух! – обрадовался Эдя.

В задумчивости он открыл холодильник,обозревая пустые полки. Нашел кастрюльку с двухдневным супом. Понюхал, поднес кокну, чтобы посмотреть на свет, и решил оставить сестре.

– Ладно! На работе поем, – решил он.

Быстро собравшись, Эдя отчалил. Зозо несколькоминут просидела на стуле, морально раскачиваясь, а затем решительно встала иотправилась к зеркалу приводить себя в порядок.

– Сегодня или никогда! Никогда илисегодня! – гипнотически повторяла она, обновляя в памяти образ своегоизбранника.

Она была уже почти готова, когда позвонилБурлаков и еще раз напомнил про молочный зуб ее сына.

– Да-да, милый! Я уже его взяла! –соврала Зозо, совершенно забывшая про это.

Поиски продолжались минут пятнадцать, пока неувенчались успехом. Зуб Мефа обнаружился в коробке с нитками и иголками, насамом дне, рядом с наперстком и всякой мелочовкой. Прежде чем сунуть его вкошелек, Зозо некоторое время держала зуб на ладони, вспоминая, как маленькийМеф с обычным для него маниакальным упорством раскачивал его языком и пальцами,а она, Зозо, пугалась и охала, что он чрезмерным рвением повредит зубупостоянному. И как потом, когда зуб все-таки поддался – синеватый, костяной, сбагровым ободком в том месте, где он прилегал к десне, – Меф гордо вручилего матери.

– Пусть будет у тебя! Я для себя завтрадругой расшатаю! – великодушно сказал он.

«Может, не отдавать? Ну их, эти исследования!»– на миг мелькнула у Зозо мысль, но тотчас она заглушила ее соображением, чтоличная жизнь важнее детского зуба, а ведь именно сегодня многое должнорешиться.

* * *