В первый же вечер Инга Михайловна началаприставать к Ирке, требуя у нее московский номер хозяйки комнаты «длясерьезного разговора о бесцеремонных пришельцах», как она выразилась. Ирка далаей телефон Фулоны. Как протекал разговор, Ирка никогда не узнала, так как онвелся зловещим шепотом из закрытой комнаты, куда соседка демонстративно втянулашнур телефона. Но, видимо, валькирия золотого копья сумела найти вескиеаргументы, потому что энергичная дамочка долго ходила точно оглушенная и пластиковуюбутылку из-под постного масла выбросила в ведро с подписью «перегнивающиеотходы», чего не случалось с ней уже лет семь.

На другой день, впрочем, Инга Михайловнавполне уже пришла в себя и накинулась на Багрова, когда он взял на кухне не тувилку.

– Ваши вилки – алюминиевые, с белымипластиковыми ручками! Неужели так сложно запомнить? Я не хочу есть однимивилками с молодежью! Это негигиенично! – заявила она.

Багров не стал спорить. Ему надо было идти наулицу сменять Ирку на площадке, где она терпеливо сидела на скамейке, ужеузнаваемая местными бездомными псами и молодыми мамами, которые, бегая сдетскими колясками, ловили в сыром городе солнечные пятна.

Хотя Фулона и велела ей вести за площадкойскрытое наблюдение, Ирка не совсем понимала, где ей скрываться и как.Притворяться юной спортсменкой, которая носится вокруг песочницы для истонченияталии, а больше от полноты лошадиных сил? Сидеть на корточках в редкомкустарнике, рождая у нездоровых людей нездоровые ассоциации? Или бродить побензоколонке, назойливо умоляя пасмурных дяденек плеснуть девяносто пятогобензина в карманную газовую зажигалку? В результате, поколебавшись, Иркарешила, что будет просто сидеть на скамейке с ноутбуком на коленях и что-нибудьчитать или писать, если внешний свет не будет забивать экранный.

За этим занятием и застал ее утром Багров.Ирка сидела на скамейке, дула на пальцы, мерзла, но не переставала печатать.Матвей остановился шагах в пяти. Он стоял и смотрел, как Ирка мгновенно и чуткокасается клавиатуры пальцами. Если ей надо было заменить слово, она не удалялаего целиком, а выискивала какую-нибудь общую букву или слог, тщательнообстригала вокруг все лишнее и дописывала.

– Зачем ты это делаешь? Так же долго! Зато время, что ты возишься, ты со своей скоростью предложениенапечатаешь! – удивленно спросил Багров.

Ирка, не заметившая его прежде, резкообернулась и попыталась захлопнуть ноутбук, но, поняв, что Матвей не вчитывалсяв текст, успокоилась и ограничилась тем, что закрыла файл.

– Мне его совсем убивать жалко. Для меняслово живое. Пусть хоть одна буква, но уцелеет, – пояснила она.

Матвей сел рядом. Скамейка была холодной ивлажной.

– Ты что, так всю ночь ипросидела? – спросил Багров.

– Нет. Ночью морозно было. Я бродила.

– И что, видела чего-нибудь особенное?

– Нет.

– Совсем ничего?

– Совсем, – сказала Ирка, смутноприпоминая, что ночью, незадолго до рассвета, ей показалось, будто где-тоздесь, шагах в десяти, между турником и детской горкой, вызолотился небольшойквадрат.

Продолжалось это так мимолетно, что Иркаприписала все своему воображению, а тут еще, почти одновременно, за домамивсплеснул быстро скрывшийся в тучах диск свежерожденного солнца. Ирка сразу жесвязала загадочное пятно света с солнцем, и мозг ее, получив необходимую длясамоуспокоения логическую связь чуда с материальным событием, успокоился.

За ужином у Инги Михайловны обнаружился ещеодин бзик.

– Она кормит собаку своиминогтями! – в ужасе выдохнула Ирка, выскакивая на улицу к Багрову.

Они дежурили по очереди, двенадцатичасовымисменами.

Матвей прохаживался по площадке, с подозрениемпоглядывая на трех шумливых туристов, которые, расстелив на скамейке газету,нарезали на ней докторскую колбасу и хлеб.

– Чего-чего? – не понял Матвей.

– Я же объясняю: постригает ногти искармливает своей собачке! Это все равно что людоедство!

– Вполне закономерно дляпоследовательного эколога. Что такое ногти? Кальций, белковые цепочки и такдалее. Вот если бы она кормила собаку твоими ногтями, да еще бы отмахивала их кухоннымтопориком вместе с пальцами, тут я бы насторожился, – равнодушно сказалБагров.

Как ученик волхва и отчасти некромаг, онсмотрел на многое рационально. Собачка у соседки была компактная, карманнойпороды.

Успокаивая Ирку, он налил ей кофе из предусмотрительнозахваченного с собой термоса. Матвей даже на дежурстве ухитрялся устраиватьсвой быт лучше, чем Ирка устраивала его дома, под крышей.

– Могу я что-нибудь для тебясделать? – спросил он.

– Да. Купи мне перчатки, – сказалаИрка, грея пальцы теплом дымящейся крышки.

Багров покосился на приникшую к трубам луну,грустно слушавшую их разговор.

– Днем надо было сказать. Сейчас магазиныуже закрыты, а с прохожих снимать гуманизм не позволяет.

Ирка надула губы, как ребенок, которомуобъяснили, что, несмотря на всю любовь к своему замечательному потомству,папуля не может свинтить часики с башенки, которая стоит на Красной площади. Ивообще не захватил с собой отвертки.

– Вот и я о том же! Весь мир тебеподарить готовы хоть сейчас, а как до перчаток дело доходит, так магазин,оказывается, закрыт, – сказала Ирка.

Ворчала она, правда, напрасно. Перчатки Багровей все равно где-то раздобыл, даже и среди ночи. Успокаивало то, что они были сценником. Значит, не с дяди снял.

* * *

Ночью, часов после трех, Ирка, не зная покакой причине, ощутила навязчивое беспокойство. Она встала с толстой картонки,которую постелила на скамейку, чтобы не так холодно было сидеть, и, скинувкапюшон, настороженно обошла площадку, сжимая в руке спешно вызванное копье.

«Может, валькирий вызвать? Хорошо, допустим, яих вызову и что скажу? Что мне тревожно?» – размышляла она, пытаясь наступитьна голову обвивающей ее змее страха.

Внешне для беспокойства не было никакихпричин.

На песочницу никто не посягал, и орды гунновне штурмовали детскую горку. Насморочные тучи жались к крышам. В портунеуклюже, как краб, ворочался кран. Ярко освещенная бензоколонка лежаланапротив, точно прилипшее к земле пятно света.