— Господин.

Она надеялась, что дрожь ее голоса укрылась от его уха.

Хесотзан остановился напротив нее, пальцами приподнял ее лицо за подбородок и в свете очага посмотрел Шербере прямо в глаза. Его дыхание было полным сладкого запаха вина, белые зубы казались крупными и острыми, как у пустынных хищников.

— Ты принадлежишь мне с этой ночи, акрай.

Она сжала зубы от самодовольства, которым был пропитан его тон, и промолчала. Жесткие пальцы впились в ее подбородок сильнее, потянули, вынуждая Шерберу выпрямиться, приблизили ее лицо к смуглому хищному лицу. Он будто хотел поцеловать ее, и она уже закрыла глаза, чтобы покорно принять это неотвратимое прикосновение губ, но Хесотзан заговорил.

— Сначала я хочу, чтобы ты ублажила меня ртом, — сказал он, и Шербера вздрогнула и открыла глаза, уставившись в издевательски ей улыбающееся лицо. — Потом я буду брать тебя сзади и спереди и заставлю кричать от боли, пока не получу удовольствие, которое заслужил. И, девка, — пальцы сжались еще сильнее, — если мне не понравится то, что случится этой ночью, завтра мы повторим все снова. На колени. Развязывай шнуровку и начинай.

Хесотзан положил руку ей на голову и надавил на темя — сильнее, еще сильнее, пока Шербера не была вынуждена подчиниться, как подчинялась она Сайаму и другим много раз. Она опустилась на колени на мягкий шухир, и холодный, тянущийся по полу ветер тут же завихрился вокруг нее, заставляя задрожать.

— Фир убьет тебя, — сказала она, подняв голову, чтобы посмотреть Хесотзану в лицо.

— Фир умрет, если попытается помешать воле Инифри. Все твои спутники умрут, если попытаются помешать воле богини, и ты это знаешь. — Он нетерпеливо качнул бедрами. — Давай, акрай. Я жду. Твоя ночь уже началась, а значит, пора выполнять свой долг. Именем Инифри я приказываю тебе сделать это.

Она сглотнула ком в горле, попыталась заставить себя поднять руки и коснуться завязок сараби, чтобы развязать их — и не смогла. Мысль о том, чтобы увидеть плоть Хесотзана, уже была ей противна сама по себе, но мысль о том, чтобы коснуться ее руками и взять в рот...

— Слушайся меня, сука!

Он ухватил ее за голову обеими руками и ткнул лицом себе в пах, заставив вскрикнуть от неожиданности и отвращения. Вжал сильнее, заставляя ощутить щекой твердую плоть под тканью сараби, запах конского пота от одежды и запах похоти, от которого ее затошнило так сильно, что едва не вырвало, и зарычал, цедя сквозь зубы слова, которые не должна была слышать настоящая акрай — если только она не хотела уже в следующий миг распрощаться с жизнью:

— Ты не подчиняешься мне, акрай. Ты клялась мне, но не подчиняешься.

Он отшвырнул ее прочь, на шкуру, ближе к пламени, такому похожему на пламя ее волос. Шербера не успела вскрикнуть — Хесотзан оказался рядом с ней, прижал ее шею коленом, заставляя воздух с хрипом вырваться из ее горла, пронзенного резкой болью.

— Ты исполнишь клятву, или я призову в свидетели богиню, и она заставит тебя это сделать!

Она вцепилась в его ногу, но это было все равно, что пытаться сдвинуть со своей шеи бревно. В глазах запульсировали темные и сияющие ярким светом круги, ей было больно, больно, больно...

— Нет, — задыхаясь, пискнула Шербера, — нет!

— Ты сделаешь это, рыжая сука. — Он дернул сараби вниз, одновременно заменяя колено на шее рукой, и Шербера снова пискнула, когда жесткие пальцы сжали ее горло. Ее собственные пальцы впились в эту руку, задрожали в судороге, пронзившей тело — и обмякли, разжались, когда перед глазами сверкнуло золотистое сияние Инифри.

— Я же сказал, ты это сделаешь.

Богиня предупреждала ее.

— Открой рот, акрай.

Богиня давала ей знак, и если она на этот раз не подчинится и не сделает так, как хочет Инифри...

Но она не могла. Не могла.

Хесотзан сжал шею Шерберы еще сильнее, и страшный жар вдруг прожег насквозь ее плечо, заставив выгнуться дугой в жестокой судороге и закричать.

— Пустынная шлюха, ты сделаешь, как я сказал!

Но Шербера уже едва слышала. Это Инифри сжала ее плечо своей мертвой рукой, это она пыталась заставить свою неразумную дочь исполнить данную ей клятву — или это было что-то другое, такое же знакомое, страшное, ядовитое — она не понимала и в охватившей ее боли не могла понять.

Но она знала, что это — что бы то ни было — может убить ее. Может убить их обоих, если Хесотзан не остановится и не уберет с ее шеи руки.

— Просто овладей мной! — выговорила Шербера сквозь череду спазмов, прошивающих насквозь пережатое горло. — Овладей!

— Заткнись!

Он ударил ее снова и снова, и снова — скрежет, скрип, хруст, брызги — а потом навалился сверху, рыча, вонзая зубы в ее шею прямо над тем местом, где давным-давно оставила свою метку змея Номариама...

Ядовитая зеленая дымка вырвалась из раскрытого в крике рта Шерберы и обожгла ее губы, густая пена с плеском и шепотом поднялась из ее горла, ее ударило о землю, и крик этот был последним, что она услышала перед тем, как боль поглотила ее целиком.

Кажется, она кричала. Громко.

Кажется, она видела сквозь застившую мир пелену, как корчится, зажимая руками стремительно чернеющее, опухающее, текущее прозрачным гноем лицо, Хесотзан.

Кажется, она почувствовала запах горелой плоти и кожи, когда судорога загнала ее в огонь, кажется, она взбила его ногами, разметала по палатке — освободила пламя, запертое в очаге, и позволила ему, наконец, поесть вдоволь и осветить происходящее вокруг.

Клубок змей — или одна огромная змея, изогнувшаяся в последнее мгновение перед смертоносным ударом.

Запах страха — зловоние, человеческое зловоние, ударившее ей в лицо с новым порывом ветра, и дикий нечеловеческий крик, в котором слышалась нечеловеческая мука.

— Добейте его! — Голос Тэррика, четкий, разрезающий напополам боль, которой она была окружена, и лицо Олдина, склонившееся над ее лицом и глядящее на нее фиолетовыми глазами, в которых сверкали молнии.

— Что случилось, Шерб? Что ты сделала, что ты с ним сотворила?

— Номариам, — прошептала она единственное, что смогла прошептать, а потом зеленая дымка наползла на нее, и мир совсем исчез.

ГЛАВА 14

Их провожали взглядами и голосами.

Вопли Хесотзана переполошили лагерь, а когда из палатки,