в приемной. Послышался грохот, как будто что-то опрокинулось и на пол из него посыпались различные предметы. Надо думать, это был один из туалетных столиков.

– Не переусердствуй, – сказал мужской голос.

– Я просто развлекаюсь, – отозвался другой.

Я услышала, как об пол разбилось стекло – вероятно, зеркало. Они уничтожали то, что я создала, уничтожали методично. И прежде чем я сумела убедить себя, что это плохая идея, ноги понесли меня в зал. Я схватила со столешницы один из подсвечников, отделанный под мрамор и очень тяжелый. Сделав пару глубоких вдохов, я вышла из санузла, прошла по коридору и вошла в зал. Было темно. Я увидела фигуру мужчины, одетого во все черное. Он громил мой салон. Кассовый аппарат подал звуковой сигнал, значит, второй из них находится за портьерами. Тот, что находился в зале, стоял ко мне спиной. Он нагнулся, заглядывая в шкаф, в котором мы хранили спиртное.

– «Вдова Клико». Неплохо, – сказал он, достав одну из бутылок и сорвав с нее фольгу.

Второй мужчина крикнул:

– Я не могу открыть эту чертову кассу!

– Не важно, – ответил тот, что стоял рядом со мной, возясь с бутылкой. На пол упало что-то маленькое – надо думать, проволочная оплетка. Выстрелила пробка, он засмеялся и тут же поднес бутылку ко рту. Шампанское брызгало во все стороны.

– Какого черта ты там делаешь? – заорал тот, что пытался раскурочить кассу.

Но прежде чем грабитель, находящийся в зале, успел ответить, я обрушила подсвечник на его голову. Он вскрикнул и повалился ничком.

Портьеры тут же раздвинулись, и появился второй громила. Я могла видеть только одно – белки его глаз под балаклавой.

– Черт.

Должно быть, мой взгляд был прикован к малому, лежащему на полу, слишком долго, потому что для меня стало неожиданностью, когда я полетела на пол. Моя голова со стуком ударилась о половую плитку, и перед глазами поплыл туман. Подсвечник выпал из моей руки. Мужчина в балаклаве сидел на мне, и его руки сжимали мое горло все сильнее и сильнее. Я попыталась нащупать что-нибудь, чтобы отбиться, но рядом ничего не было.

– Глупая сука, – злобно прошипел он.

На его губах пузырилась слюна, глаза покраснели от ярости. Я попыталась дотянуться до его балаклавы, чтобы стащить ее, но у меня ничего не вышло.

– Чувак, перестань. Ты убьешь ее, – взмолился второй громила.

Дышать становилось все труднее. Он все крепче сжимал мою шею, сдавливая трахею.

– Значит, ты хочешь по-плохому? – осклабился он.

– Да, – прохрипела я и ударила его коленом в пах.

Он вздрогнул, и я выбралась из-под него. Но прежде чем я успела убежать, он схватил мою лодыжку и опять повалил меня на пол. И ударил кулаком, дважды. Первый удар пришелся мне в глаз, и передо мной все потемнело, и в этой темноте заплясали искры. Вторым ударом он разбил мне рот, и я ощутила вкус теплого железа. Второй громила закричал, затем послышались шаги – он убегал по битому стеклу. Он сбежал, а его подельник опять придавливал меня к полу, и я едва могла дышать.

19. Кристал

После окончания приема я чувствовала, что мне необходимо пройтись, и притом подольше. Брайс заявил, что ему надо сделать кое-какие дела и в честь праздника покурить сигары с ребятами, и я обрадовалась этой передышке, потому что была ужасно зла и разочарована из-за того, как он поступил с Шеннон. Она не заслужила такого. Он унизил ее, растоптал на глазах у всего Бакхеда. Я сказала ему, что хочу прогуляться и вернусь домой из салона на такси. Немного раньше я сообщила Дженни, что оставила там свою сумочку, и она пообещала не ложиться спать и подождать меня, чтобы я смогла забрать ее. Но час был поздний, так что я, если честно, просто хотела пройтись, чтобы проветрить голову, и мне было все равно, ждет меня Дженни или нет. Благодаря прохладному ветерку влажность стала терпимой, и прогулка от Музея искусств, где проходил прием, до «Сияния» на Пич-стрит получилась приятной. Я еще никогда не видела Бакхед таким тихим, таким спокойным. На улицах не было видно ни людей, ни машин, и единственным звуком, который я слышала, был стук моих каблуков по тротуару. Я повернула на Пич-стрит и впереди слева увидела вывеску «Сияния». С моего места мне показалось, что свет в салоне не горит, и я предположила, что Дженни все-таки легла спать. Может, вызвать такси сразу? – подумала я, но мои ноги продолжали нести меня вперед.

Внезапно из какого-то из ближайших заведений выбежал крупный мужчина в черных шортах и худи, и я поняла, что он выбежал из «Сияния», когда увидела у него в руках мерцающую золотую дамскую сумочку. Это была моя сумка. Он стоял, шаря в ней, и от меня до него было всего ярдов десять.

Я ускорила шаг и крикнула:

– Эй, ты!

Он быстро повернулся ко мне. На нем была балаклава, закрывающая все лицо, кроме его вытаращенных глаз и частично открытого рта.

– Черт побери, я на такое не подписывался, – пробормотал он и, развернувшись, побежал прочь.

На задней части его белесой икры красовалась большая татуировка. Похоже, ему сделали ее не в тату-салоне, поскольку она была какой-то размытой. Я подумала было, что надо бы догнать его, но затем остановилась перед «Сиянием», увидев разбитое стекло и открытую дверь. Я позвонила на 911, убрала телефон в сумку и собралась закричать, но тут из салона донеслось шуршание, за которым последовал истошный крик.

Я снова сунула руку в сумочку и достала карманный пистолет «Ругер», хромированный, с ярко-розовой рукояткой.

«Береженого бог бережет, – так сказал мой отчим, когда подарил мне это оружие все эти годы назад. – Относись к нему как к своему мобильному телефону и всегда держи его при себе».

И сейчас я была благодарна ему за этот совет. Сделав глубокий вдох, я начала быстро думать о том, как же мне поступить: ворваться в салон, паля из пистолета, или войти осторожно. Тот малый, которого я только что видела, явно был безоружен. Скорее всего, если там, в салоне, есть еще кто-то, то он тоже не вооружен.

Вбежав внутрь, я откинула бархатную портьеру и увидела мужчину в черном, сидящего на Дженни, прижав ее к полу. Я сделала предупредительный выстрел, и мужчина тотчас вскочил с нее и бросился бежать по коридору. По дороге он врезался в один из шкафов, несясь прочь во все лопатки, спасаясь от того, что он, надо думать, считал верной смертью.