– прекрасно помню. Бабушка с дедушкой еще потом удивлялись, а чего это, действительно, их пятилетняя внучка никак не может отойти от вечернего кинопросмотра? А и правда, чего это я. Просто после программы «Время», которую я почему-то смотрела, – наверное, потому что она шла после «Спокойной ночи, малыши» – в субботу вечером начался дивный фильм, как раз для детей, – «Человек-невидимка». Американская черно-белая экранизация 1933 года, включенная, между прочим, в классическую серию фильмов ужасов студии Universal. И вот я, пятилетняя, наблюдаю, как главный герой начинает потихоньку, медленно так, разматывать свои бинты, и выясняется, что подбородка нет, а потом и глаз нет – ничего нет! На всю жизнь запомнила этот страх. Такое со мной любили смотреть, опять же зазывая на свою территорию.

Как и с едой – мне предлагали массу всего интересного посмотреть, послушать, почитать, а дальше я уже выбирала сама – вернуться к своими зайчикам и бабульке со ставнями или приобщиться к чему-то интересному родителям.

Когда мне было тринадцать лет, в России начали показывать по телевизору британский сериал «Дживс и Вустер». Мама с инязом в кармане и работой над школьными учебниками по английскому языку не могла, конечно, упустить возможность посмотреть легендарную экранизацию Пелема Вудхауза. А я просто хотела посидеть рядом, ну и заодно узнать, что там уж такого смешного в этом странном сериале. «Дживс и Вустер» – пример отличного английского юмора, замешанного на блистательной игре Стивена Фрая и Хью Лори. Маме бы, конечно, смотреть в оригинале, но тут мне повезло, в 1994 году такой возможности у нас еще не было. Я мало что понимала в сюжете, но мне нравились их костюмы, беготня, ухмылка Дживса и музыкальная заставка к сериалу. А еще мне очень нравилось, что у меня есть что-то общее с мамой, о чем я могу поговорить с ней на равных, по-взрослому. Никто из моих друзей понятия не имел о существовании Дживса и Вустера, а меня буквально разрывала гордость за саму себя.

Со мной никогда не играли, притворяясь, что это интересно, – вот что важно, мне кажется. Мне не читали то, что неинтересно чтецу. Кажется, каждый, кто вступал со мной в любые совместные развлечения, пытался сделать это занятие обоюдно интересным – и от этого получалось очень задорно и увлекательно. А кто же тогда трещал мне над ухом погремушкой и читал сказку про грибок? Кто же теперь вспомнит.

«Ну и куда ты пойдешь? На няню будешь зарабатывать? А смысл?»

Как я нашла оправдание своему нежеланию отдавать всю себя детям

«Я с облегчением узнала, что беременна – теперь я без всяких оправданий и угрызений совести сяду дома и буду заниматься ребенком», – заявила мне счастливая подруга. Помню, как я удивилась: то есть как это «сяду дома» и почему «с облегчением»? Но если вспомнить все ее жалобы на неинтересную и тягостную работу, то все вставало на свои места. Просто так бросить работу и ничего не делать – неловко, поменять работу – нелегко, а так появилась легальная возможность как минимум на три года, а то и больше, сменить надоевшую работу на другую, семейную. Тоже выбор. Но не мой.

Мишка родился летом, первые три месяца я перестраивала свой мозг, привыкая к новой жизни с маленьким кричащим созданием, пускающим пузыри. Потом я пыталась не сойти с ума от усталости, потом войти хоть в какой-то ритм, чтобы спастись от недосыпа. В итоге я обнаружила себя через полгода живущей в четком графике с нечастыми радостными выходами в магазин и к ненавистному дантисту. Меня спасали друзья с нашими пятничными посиделками, но насыщенное свободное прошлое все отдалялось, общих тем для разговоров становилось все меньше, а перемены в светлом будущем казались все призрачнее. Еще через пару месяцев мне стало казаться, что я просто еще один ребенок в нашей семье: я начала терять хоть какую-то самостоятельность, постоянно ссылаясь на усталость и обреченно вздыхая. Я будто постепенно срасталась с ребенком, теряя себя.

Впервые я позволила себе подумать про няню, когда Мишке было около года. «Позволила подумать» – это было именно так, робко и аккуратно. И не было тут страха за страшную фрекен Бок, которая обязательно испортит ребенка и не будет его любить, – я была уверена, что найду заботливую опытную няню, которая не будет так нервничать и уставать, как я, которая будет с удовольствием угукать с ребенком и играть с ним в машинки – чего я не умела делать. Страх был другой – а вдруг мне обязательно за все это прилетит? Потому что что? Хорошая мать сама сидит с ребенком, не доверяет его чужой тете, не позволяет никому выполнять ее материнские обязанности, потому что никто другой не подарит ребенку столько любви и тепла, сколько родная мать. От кого именно мне прилетит и кто все это скажет – я себе не объясняла, просто переживала, что мое желание не быть дома с ребенком все время отдает чем-то ужасным.

Но ужаснее было для меня другое: с каждым новым одинаковым днем я фиксировала, как по капле улетучиваются радость и интерес к жизни. Отсутствие новых эмоций не давало мне наслаждаться жизнью, а следовательно, у меня совсем не было сил радовать ребенка. И это при том, что и муж, и родители, и друзья делали все, чтобы скрасить мою жизнь, вытащить куда-то, развеселить.

«Ну и куда ты пойдешь? На няню будешь зарабатывать? А смысл? Работать с утра до ночи, чтобы все деньги отдавать чужой тете?» – подруга считала, что я просто бешусь от безделья, искренне не понимая моей мотивации. Особенно она хохотала, узнав, что моя зарплата первый год работы после декрета была на три тысячи меньше, чем зарплата моей же няни. Я же была счастлива. Хоть и счастье это было через боль, как у меня по традиции бывает.

Я дико уставала – еще больше, чем сидя с ребенком круглые сутки дома. Но эта усталость была другого свойства, замешанная на угрызениях совести. Встать с ребенком ни свет ни заря, покормить, дождаться няню, умчаться на работу, там мучиться – ага, сидишь вот на работе, развлекаешься, а дома ребенок твой с чужой теткой, – вечером принестись домой, получить ребенка обратно