что вашего супруга тошнит при виде пищи, – но что делать! Для борьбы с болезнью организму нужно много сил. А высококачественное питание необходимо для усиленного кровотворения. Надо убедить его есть хотя бы через силу, И еще: завтра же утром пошлите на ближайший рынок за клюквой, сударыня! Хоть нынче и ранняя весна, но ягоду должны ещё продавать. Как можно больше клюквы – давите из неё сок и поите больного. Рекомендую также нанять сиделку – надо следить за регулярностью приема лекарств, часто менять холодные компрессы на лбу и груди.

– Но где её взять, эту сиделку! – растерялась Ольга Владимировна. – Я никого в Петербурге не знаю!

– Если желаете, я могу порекомендовать вам чистую и опрятную особу, имеющую опыт ухода за тяжёлыми больными. Пишу адрес, это недалеко. А я, с вашего позволения, сейчас же вернусь к вашему супругу и попробую вскрыть и прочистить, насколько возможно, место проникновение инфекции.

Сделав кровопускание, доктор Мельников взялся за свой саквояж.

– Благодарю вас, доктор! Сколько я должна платить вам за визит?

– Обычно я беру два рубля на приеме и три с выездом к больному.

Условившись с доктором о завтрашнем визите и отправив посыльных в аптеку и за сиделкой, Ольга Владимировна с волнением зашла в кабинет.

Ландсберг не спал, и Ольга Владимировна сразу с тревогой отметила его крайне болезненный вид. Ввалившиеся глаза, залившая лицо бледность, крупные капли пота на лице. При виде супруги Карл слабо улыбнулся:

– Вот видишь, Олюшка, свалился я… Это потому, что прежде никогда не болел… А вот хворал бы, как все люди, – глядишь, и нынче полегче было бы, – пошутил он. – Извини, майн либе! Столько хлопот тебе…

– О чем ты говоришь, Карл!

– Сядь рядом, майн либе! – показал рукой Ландсберг. – Я хочу поговорить с тобой.

– Может, отложим серьёзные разговоры, Карл? Скоро тебе станет полегче, и тогда…

– Нет, Олюшка. Доктор не стал скрывать: у меня заражение крови. Я старый солдат, и знаю, насколько это серьёзно. А я… А мы, майн либе, к возможным ударам судьбы даже не готовы. Я хочу, чтобы ты без промедления пригласила нотариуса – нужно привести в порядок свои земные дела. На всякий случай…

– Прекрати сейчас же, Карл!

– Помолчи, Олюшка! – В голосе супруга Ольга Владимировна услыхала незнакомые ей доселе металлические интонации. – Помолчи, утри слезы и сделай так, как я говорю! Полагаю, что завтра мне наверняка станет хуже, а нотариус должен видеть, что душеприказчик находится в здравом уме и твёрдой памяти. Пошли за ним немедленно! И возвращайся, мы не договорили…

Отдав коридорному распоряжение насчёт нотариуса, Дитятева вернулась в кабинет – однако Ландсберг снова впал в забытье. Промокнув его лицо салфеткой, Ольга Владимировна, хрустя пальцами, принялась мерить кабинет шагами. Несколько раз она походила к мужу, метавшемуся в жару – но тот глаз так и не открыл.

Ретроспектива-4

Пароход на волне сильно качнуло, и он, словно протестуя, коротко и простужено реванул. Послышался свист сбрасываемого пара. Ландсберг, лишь под утро ненадолго забывшийся не то сном, не то глубоким усталым обмороком, сел на своей полке, с силой потер ладонями давно не бритое воспаленное лицо. Начали просыпаться и его соседи. Люди застонали, заворочались. Ландсберг быстро оделся и выскользнул из каюты. Корабельный коридор заканчивался трапом, ведущим наверх, так что плутать в поисках выхода на верхнюю палубу не пришлось.

К немалой досаде Карла, на верхнюю палубу он выбрался далеко не первым. Поручни почти везде уже были облеплены пленными пассажирами этого судна, перевозившего в Японию сдавшийся Сахалинский гарнизон. Разумеется, нижним чинам пути на верхнюю палубу не было, тут пребывали исключительно офицеры. Со многими из них Ландсберг был в различной степени – близко или коротко – знаком еще по прошлой, мирной жизни. Однако пленение гарнизона словно гигантским ножом, быстро и порой удивительно болезненно, поделило некогда сплоченное офицерское сообщество на отдельные, чуждые друг другу фрагменты.

* * *

Деление офицерства на своих и чужаков Ландсберг впервые почувствовал в поселении Онор, куда его с ефрейтором Качкиным и четырьмя солдатами Николаевского батальона доставил после пленения и последующего «разъяснения» в Мало-Тымово японский конвой.

Карлу доводилось бывать в Оноре в своей довоенной жизни – еще будучи каторжным инженером-строителем, с «тузом» на арестантском халате, он приезжал сюда для разметки будущего тракта. Дорога должна была соединить Тымовский каторжный округ на севере Сахалина с Корсаковским на юге. Как и нынче, в прежние времена поселение «украшала» тюрьма с тюремным складом и караульным помещением. Здесь же – церквушка, казармы, хлебопекарня, кузница, телеграфная станция, квартира начальника тюрьмы и дом на два входа для тюремных смотрителей. Всё это казенное «великолепие» дополнялось избушками поселенцев и земляными норами, вырытыми в окружающих поселение холмах.

Ландсберг припомнил легенду насчет наименования этого поселения. Утверждали, что название это пошло от реплики литератора Чехова, посетившего Сахалин в 1890 году. Якобы именно он, проезжая в этих краях, обратил внимание на нарытые у подножья холмов жилища ссыльнопоселенцев и воскликнул: «О! Норы какие!».

Так сие название появилось или нет – Ландсберг точно не знал. И у самого литератора спросить не удосужился, когда тот был в гостях у вчерашнего каторжника, а ныне первого на острове коммерсанта[4].

Некогда тихий и малонаселенный поселок нынче напоминал растревоженный муравейник. По улочкам Онора туда и сюда маршировали группы японских солдат, на крылечках и завалинках изб курили сдавшиеся в плен офицеры Сахалинского гарнизона. Бродили офицеры и по улицам – причем, к немалому удивлению Ландсберга, многие при саблях и штык-ножах у пояса. Немногочисленные вольные поселенцы, ошарашенные нашествием сначала русских, а потом и японских военных, опасливо выглядывали из окон.

Японский комендант Онора, к которому конвойные привели Ландсберга, сносно говорил по-немецки. Он был в курсе наличия у Карла «охранной грамоты» Эномото. Внеся имя Ландсберга в длинные списки военнопленных, он сообщил, что через два-три дня защитники острова будут отправлены в японские лагеря, а пока предложил самостоятельно поискать себе ночлег. Ефрейтор Качкин и солдаты-николаевцы были отправлены, за переполненностью казарм, в тюрьму для испытуемых, покинутую разбежавшимися арестантами.

Ландсберг побрел по улице, ища знакомое лицо. Только теперь, очутившись в относительной свободе, он вспомнил, что не ел несколько дней. Острая тянущая пустота в желудке кружила голову, делала ноги ватными. Между тем решительно никто из встреченных в поселении гарнизонных офицеров не мог вразумительно подсказать – где в переполненном военными Оноре можно найти ночлег и кусок хлеба.

В конце концов Ландсберг набрел на штаб военного губернатора Сахалина, разместившийся в казенном доме смотрителя