class="p1">Прошлое отношение Ляпунова и его окружения не давало Ландсбергу повода к оптимизму, и он отправился к генералу, не ожидая ничего для себя хорошего. Однако, напротив ожиданий, Ляпунов принял его весьма приветливо, подробно расспросил о боевых действиях дружины, даже похвалил и в заключение велел написать подробный рапорт.

Однако писать было решительно негде. В каюте Ландсберга шли почти непрерывные карточные баталии, и он старался приходить туда только поздно вечером. В кают-компании все столы также были заняты штабистами, а пароходную столовую между трапезами японцы запирали. Махнув на рапорт рукой, Ландсберг решил отложить его написание до лучших времен.

Утром четвертого дня плавания пароход с военнопленными оказался в лабиринте проливов между небольшими гористыми островками. Пейзажи были настолько завораживающими, что даже самые завзятые игроки побросали карты и высыпали на верхнюю палубу, впитывая новые впечатления. В окружающих пейзажах доминировали множественные оттенки зеленого цвета – небольшие рощицы, клочки полей, карабкающихся по склонам сопок, явно рукотворные сады с незнакомыми деревьями. Офицеры оживленно обменивались впечатлениями, часто произнося название конечного пункта плавания – портовый город Дайри. Оттуда, как сообщили японцы, они по железной дороге будут перевезены в город Фусими, в окрестностях которого и разбит лагерь-приют для русских военнопленных.

Осторожно пробираясь среди множества больших и совсем малых судов и лодок, пароход, наконец, совсем замедлил ход. Загремела якорная цепь.

– Все, приехали, господа!

– Позвольте, а как же тут до берега добираться?

– А как вы в Дуэ по приезду добирались? Баржи подадут, надо думать…

Однако вместо барж или поместительных лодок от причала вскоре отчалили и поплыли к пароходу четыре паровых катера. Один из них направился под борт прибывшего парохода, три остальных заняли позицию вокруг. Катера встали вокруг саженях в тридцати-сорока. Офицеры тут же разглядели на них пулеметные расчеты.

– Глядите, глядите, господа! Япошки-то по-серьезному решили охранять нас!

– Странно…

– Чего ж тут странного? Мы не к теще на блины пожаловали, господа! Тут диктуют условия победители!

– Пулеметами встречают… Зачем? Куда тут сбежишь-то? Обидно-с!

– И обижаться нечего, ротмистр! Мы – военнопленные, и этим все сказано!

Тем временем с первого катера на борт поднялась группа японских офицеров во главе со стареньким генералом. Вместе с ними на пароход прибыли шесть медицинских сестер, расточающих вокруг бесконечные улыбки и поклоны. Все медсестры были маленького роста, да и выглядели совсем девчонками. Их появление вызвало у сахалинцев новую серию оживленных комментариев.

Вслед за сестрами милосердия на пароход поднялись солдаты, тащившие какие-то объемистые белые мешки.

Вскоре офицеров-военнопленных собрали на палубе, и прибывший японский старичок-генерал с помощью переводчика произнес небольшую речь. Он поздравил всех с прибытием в Японию и высказал пожелание, что военнопленные будут вести себя примерно. От имени японского командования и правительства генерал пообещал всем военнопленным достойные условия быта и проживания в полном соответствии с международными нормами, принятыми в цивилизованных странах.

Вслед за генералом к сахалинцам обратился некий майор. Его речь была далекой от доброжелательной воркотни старого генерала. Он объявил, что все без исключения офицеры и нижние чины русской армии будут тут же, на пароходе, подвергнуты осмотру медицинской комиссии и полной санитарной обработке. Обувь, обмундирование и нижнее белье у военнопленных отберут для обработки паром. Временно им будет выдана другая одежда. Под присмотром санитаров и сестер милосердия все солдаты и офицеры должны будут обязательно помыться горячей водой. О заразных, кожных и венерических заболеваниях нужно немедленно сообщить медицинскому персоналу.

После небольшой паузы майор добавил, что японское командование искренне надеется, что русские пленные не будут пытаться бежать в пути следования к лагерю-приюту и не учинят по дороге беспорядков. Беглецы и нарушители режима содержания будут наказаны в дисциплинарном порядке. Более того: случаи злостного нарушения будут рассмотрены судом, а виновники могут быть по решению этого суда переведены в места строгого содержания или даже в тюрьму.

Началась санитарная обработка. Офицерам следовало самим установить очередность помывки, для чего им предложили разбиться на пятерки. Маленькие группы спускалась на нижнюю палубу, где пленным выдавали полотняные мешки для обуви, верхней и нижней одежды. Мешки помечали, и после этого японцы-санитары проворно уносили их куда-то в недра машинного отделения, откуда вырывались клубы пара и тяжелый запах мокрых тряпок. А пятерку офицеров приглашали в банное отделение, где их уже ждали приветливые сестры милосердия.

Они направляли мужчин в душ, а потом, совершенно не смущаясь мужской наготой, медсестры подводили их к большим деревянным лоханям с горячей водой, жестами приглашали встать в них, намыливали полотенца и принимались обмывать с головы до ног.

Потом пленным выдавали просторные белые рубахи, шаровары и соломенные сандалии, и они переходили в соседнюю большую каюту, где их осматривали японские доктора. Осмотр завершался выдачей коробка спичек, десятка сигарет и пары яблок. Поскольку карманов в выданной одежде не было, предусмотрительные японцы вручали пленным большие тряпицы-платки, в которые и заворачивались «гостинцы».

Обмундирование и белье, обработанное паром пароходной машины, японцы обещали вернуть уже в лагере.

Прошедшие санобработку офицеры, скрывая смущение, лишь отмахивались от расспросов дожидающихся своей очереди товарищей. Иные скабрёзно шутили, проводили аналогию банной процедуры с посещением японских публичных домов во Владивостоке.

Помытых пленных церемонно приглашали на обед. К уже знакомой офицерам похлебке из свеклы, зеленого лука, редьки и мелкой рыбешки, сваренной целиком, нынче была добавлена большая белая булка, а вместо жиденького чая вручали по бутылке пива. Многие офицеры были отчаянными выпивохами и, быстро прикончив выданное пиво, тут же начали спрашивать «добавку». В этом японцами было вежливо, но твердо отказано.

Помытые, прошедшие осмотр и накормленные офицеры мыкались по верхней палубе в белых одеждах, курили японские сигареты, показавшиеся совершенно не забористыми и не духовитыми. Заметив, что за время санобработки и обеда корабль оказался окружен лодочками с местными торговцами, сахалинцы – больше от скуки – пытались преодолеть языковой барьер в общении с ними. Интересовались – что и почём предлагают торговцы.

Впрочем, дальше разговоров дело не шло: японских денег у военнопленных, разумеется, не было, а русскими монетами и ассигнациями торговцы совершенно не интересовались. Толмачи-японцы, словно в утешение, рассказали, что военнопленным в Японии выплачивается жалованье – офицерам по сорок рублей, старшим унтер-офицерам – по три рубля, младшим по одному рублю и нижним чинам по пятьдесят копеек. Однако первое жалованье, разводили руками японцы, будет выплачено только по истечении месяца содержания в лагере-приюте. Полушутливых, но полных надежды вопросов об авансировании господ офицеров переводчики, казалось, не понимали.

Зараженный общим настроением, Ландсберг нашел у себя в портмоне пару монет – мексиканские серебряные доллары, каким-то чудом сохранившиеся еще с первой его