Через пару часов колонна миновала селение Мало-Тымово. Сердце Ландсберга забилось сильнее: где-то здесь его дружина приняла последний бой…

Места этих отчаянных боев были отмечены огромными черными сахалинскими воронами. Птицы неистово каркали, чертили белесое небо мрачными своими силуэтами. Они то и дело планировали к земле, тяжело взлетали. Ландсберг понял: птицы пировали на останках его дружинников, которых никто не удосужился похоронить.

Он молча соскочил с телеги и пошел через редколесье тонких осин и трепетных берез. Вот лежит одно обезображенное тело, вот еще двое… Все раздеты догола – значит, здесь уже побывали беглые каторжники или обитатели ближайшего поселка. Трупы лежали повсюду.

Ландсберг снял фуражку, поклонился на все стороны. Пробормотал:

– Прощайте, мои легионеры! Земля вам пухом!

Он вернулся к остановившейся колонне. У него ничего не спросили – люди поняли всё и так… Конвойные подули в оловянные свистки, замахали флажками. Колонна двинулась дальше.

* * *

На этом пароходе в Японию отправлялся весь офицерский состав Сахалинского гарнизона – девяносто восемь человек. Из нескольких тысяч нижних чинов, взятых в плен на Сахалине, сюда попало не более двухсот душ – остальным предстояла отправка в Японию на других пароходах и десантных кораблях.

«Вот и моя новая каторга, – невесело пробормотал под нос Карл. – И старая, и новая начинается с пароходов…» Оглядев стоящих у поручней офицеров, он после некоторого колебания присоединился к группе, в которой приметил штабс-капитана Рогайского и капитана Борзенко. Последний командовал арьергардным отрядом, за которым и шла под огнем, прикрывая тылы гарнизона, дружина Ландсберга.

– Здравствуйте, господа! – поздоровался он.

Борзенко, оглянувшись, сдержанно-холодно кивнул. Рогайский, напротив, расплылся в улыбке, потряс Ландсберга за плечи.

– Здравствуй, здравствуй, Карл! Живой? Слава богу… А в Оноре почему меня не нашел? Нет, я действительно рад тебя видеть – говорили, что всю твою дружину в прах расколотили!

– Это так, к сожалению. Четверо, считая меня, на ногах к концу боя и остались. А потом японцы двоих моих молодцов того… Казнили, в общем! Как ты, Аристарх?

– Да тоже, как видишь, цел и невредим. Ну, тут-то, как раз, ничего удивительного и нет – мы же походной колонной как отступали, так и додрапали до Онора! – невесело хохотнул Рогайский. – Японцев, по правде говоря, только там и увидали. Да-с…

– Стало быть, весь гарнизон без потерь до Онора дошел?

– Северная группа почти вся. Капитан Быков с юга острова свой отряд с боями даже дальше, почти до Погиби довел. Генерал Ляпунов ему уж и отряд штабс-капитана Сомова на подмогу выслал. А тут такая конфузия – надобно, говорят, в плен сдаваться!

Рогайский передернулся, даже сплюнул от возмущения:

– Ну, Сомову «судейский генерал» другую депешу с приказанием вдогонку послал: возвращаться! Тот под козырек – и кругом марш! А Быков сдаваться категорически отказался, и увел свой отряд в тайгу, на север. Ему генерал директивы слал. Требовал выполнять приказание о сдаче. А тот уперся – и ни в какую! Молодец, все-таки! С боями прорвался сквозь японские кордоны и ушел. Так и воюет, по слухам, до сей поры.

– «Молодец»! – возмущенно фыркнул капитан Борзенко. – Чистеньким ваш Быков остаться желает! Ну как же – все труса празднуют, сдались, а он герой!

– Володя, ну что ты опять зарываешься! – попробовал мирно урезонить товарища Рогайский. – Мы же уже говорили об этом много раз. Будь отряд капитана Быкова вместе с нами, в походной колонне – вряд ли он ушел бы с барабанным боем партизанить. А тут… Тут я его понимаю! С боем прорывался на север, японцев по пути положил изрядно. Победным маршем, словом, шел, – а тут ему велят сдаваться. И ты бы наверняка восстал, Володя… Верно я говорю, Карл?

– Полагаю, что да. Хотя должен признаться, что в нынешней войне я, господа, ничего не понимаю! Видимо, стар стал для понимания стратегических замыслов и тактических ходов нынешних полководцев, – усмехнулся Ландсберг.

– Не прибедняйся, Карл! – хлопнул его по плечу Рогайский. – Ты, в отличие от всех нас, школу Кауфмана, Скобелева да Тотлебена прошел! И твое непонимание выглядит, извини, просто кокетством!

– Ты бы еще Александра Македонского вспомнил, Аристарх! – криво усмехнулся Борзенко. – Война, знаешь ли, тоже искусство! А искусство всегда шагает в ногу с цивилизацией человечества. И у каждого времени – свои законы войны…

Ландсберг не стерпел:

– Так вы полагаете, господин капитан, что искусство войны времен Скобелева и Тотлебена давностью всего лишь в три десятка лет, нынче устарело? А методики ведения военных действий генерал-лейтенантом Ляпуновым есть шедевр современной военной науки? Позвольте с вами не согласиться!

– Господин Ландсберг! – капитан Борзенко мигом побагровел. – Его высокопревосходительство генерал-лейтенант Ляпунов является моим непосредственным воинским начальником! И я не могу позволить, чтобы его действия уничижительно обсуждали всякие… статские!

– Статские? Вот как! И как же вы намерены воспрепятствовать моим статским рассуждениям? – холодно осведомился Ландсберг. – Вызовите меня на дуэль? Или попытаетесь выбросить за борт? А то возьмите пример с правителя канцелярии генерал-губернатора, с подпоручика Марченко – и напишите донос!

– Господа, господа, прекратите! – вмешался Рогайский. – Все нынче расстроены сложившимися обстоятельствами, у всех нервы… А ты-то, Борзенко, чего в бутылку лезешь, за «судейского генерала» нашего заступаться вздумал? Я ведь своими ушами совсем другие оценки из твоих уст слышал!

– Я офицер. Я имею право! – упрямо стоял на своем Борзенко, с неприязнью и вызовом глядя на Ландсберга. – А этот господин, видимо, позабыл, что он такое право давно потерял!

Ландсберг едва сдержался от резкой отповеди. Вздохнув и выдохнув несколько раз, он успокоился и сообщил:

– Пойду-ка я с другого борта пейзажами любоваться, – улыбнулся он.

Пароход вскоре обогнул южную оконечность Сахалина и через пролив Лаперуза направился к берегам самого северного японского острова Хоккайдо, а к вечеру этого же дня начал «спускаться» ниже. Тут уже и самые последовательные любители морских пейзажей покинули продуваемую бризом верхнюю палубу и разбрелись по каютам.

Генерал-лейтенанту Ляпунову на пароходе была предоставлена, разумеется, лучшая каюта. Однако просто отсиживаться там и наслаждаться комфортным путешествием он не желал. Его высокопревосходительство был обуреваем жаждой деятельности. Не дожидаясь прибытия в Японию, он приказал развернуть в кают-компании походный штаб и с увлечением занялся бумажной работой. Офицеры гарнизона с легкой иронией переглядывались, рассматривая кипучую деятельность штабистов как безобидную причуду генерала, либо как попытку его высокопревосходительства уйти от мучительной неизвестности и мыслей о невнятном будущем.

В конце второго дня плавания Ляпунов, выбравшись на палубу подышать морским воздухом, приметил в группе офицеров Ландсберга, и, вернувшись в свой походный штаб, тут же распорядился вызвать его.