что он считает себя ничем не связанным, он держался отчужденно. Таким образом обе женщины бессловесно проверяли свою власть над этим мужчиной: они инстинктивно это понимали и каждая стремилась взять верх. Люсия несколько раз заговаривала с кузеном, причем очень старалась, чтобы голос звучал искренне и располагающе, она, впрочем, не смогла избавиться от скованности, и Ковентри, ограничившись вежливым ответом, снова погружался в молчание. Джин молчала, однако и без слов услаждала взор и слух очарованием своей позы, звуками песенки, которую тихонько напевала, будто бы забыв, что она здесь не одна, и застенчивыми взглядами с оттенком и печали, и лукавства — они были притягательнее любой грациозной фигуры или приятного голоса. Решив, что довольно мучить Люсию и искушать Ковентри, она добилась окончательной победы неприметным поступком, который ошарашил ее соперницу, ничего не знавшую о тайне ее происхождения, придававшего ей особое очарование в глазах молодого человека. Джин уронила с колен клубок шелковой нити — он подкатился к ногам Джеральда, тот поймал его и вернул с рвением, добавившим грации этой незначительной услуге. Приняв у него клубок, Джин произнесла с искренностью, которая действовала на молодого человека безотказно:

— Вы, наверное, утомились, но если вас обуревает жажда деятельности, употребите ее на полезное дело: приведите в порядок корзинку с шелками, которая принадлежит вашей матушке. Там все перепуталось, но ей будет приятно узнать, что вы оказали ей услугу, которую раньше оказывал ваш брат.

— Геракл за прялкой, — бодро возгласил Ковентри, наконец-то заняв давно желанное место. Джин поставила корзинку ему на колени, и пока он ее оглядывал, делая вид, что совершенно обескуражен поставленной перед ним задачей, мисс Мюир откинулась на спинку стула и издала музыкальный смешок, совершенно очаровательный. Люсия онемела от изумления, увидев, как ее гордый и праздный кузен повинуется распоряжениям гувернантки — причем повинуется с радостной готовностью. Через десять минут он забыл про кузину напрочь, как будто она находилась где-то далеко. Дело в том, что Джин была сверх обычного весела и остроумна, ибо с молодым хозяином обращалась теперь как с равным, начисто отбросив прежнюю робость. Тем не менее взгляд ее раз за разом опускался долу, щеки заливались краской, а пикантные остроты застывали на губах, ведь Ковентри помимо собственной воли заглядывал в самую глубину ее дивных глаз, которые так недавно, по ходу той сценической трагедии, смотрели на него со столь лучезарной лаской. Забыть это он не мог, и в словах ни о чем таком не упоминалось, однако память о предыдущем вечере явно не отпускала обоих и придавала тайное очарование нынешнему моменту. Люсия терпела, сколько могла, а потом, приняв вид оскорбленной принцессы, вышла из гостиной, Ковентри за ней не последовал, Джин сделала вид, что не заметила ее ухода. Белла крепко спала, и молодой человек сам не понял, как так вышло, что собеседница начала рассказывать ему историю своей жизни. То была печальная повесть, но рассказанная с отменным мастерством — она вскоре поглотила его полностью. Забытая корзинка соскользнула с его колен, собаку он оттолкнул и, подавшись вперед, ловил каждый звук тихого голоса, повествовавшего о невзгодах, одиночестве и горе, которых она столько навидалась за свою короткую жизнь. Но вот, в середине особенно трогательного эпизода, она вздрогнула, осеклась и посмотрела прямо перед собой, сперва пристально, потом — с нескрываемым презрением, после чего, глядя Ковентри прямо в глаза, произнесла, указывая на окно у него за спиной:

— За нами наблюдают.

— Кто? — осведомился он, сердито вскинув глаза.

— Тише, молчите, не вмешивайтесь. Я к такому уже привыкла.

— А я не привык и привыкать не намерен. О ком речь, Джин? — спросил он запальчиво.

Джин многозначительно улыбнулась, указывая взглядом на бантик из розовой ленты, который легкий ветерок гнал к ним по террасе. Лицо молодого человека помрачнело, он выскочил в высокое окно и тут же скрылся из виду, внимательно осматривая на ходу все возможные укрытия. Джин, наблюдая за ним, негромко рассмеялась и произнесла чуть слышно, не отводя глаз от непоседливого бантика:

— Удачное стечение обстоятельств, и я ловко им воспользовалась. Да уж, милейшая миссис Дин, вы скоро узнаете, что шпионить вредно — это еще отольется и вам, и вашей хозяйке. Причем без предупреждения — а там пеняйте на себя, пусть мне и неприятно обижать такого почтенного, как вы, человека.

Затем она услышала, что Ковентри возвращается. Затаив дыхание, ждала, каковы будут первые его слова, ибо вернулся он не один.

— Поскольку вы стоите на том, что действовали по собственному почину, а не по указанию хозяйки, я спущу вам это с рук, хотя подозрения мои не пропадут. Передайте мисс Бофор, что я желаю встретиться с ней через несколько минут в библиотеке. А теперь ступайте, Дин, и впредь будьте осмотрительнее, если хотите оставаться в моем доме.

Служанка удалилась, после чего молодой человек вернулся в комнату — вид у него был гневный и суровый.

— Мне следовало бы промолчать, просто я сама испугалась, вот и вырвалось. А теперь вы сердитесь, да и бедной мисс Люсии я доставила новых неприятностей. Простите меня, как я прощаю ее, забудем все это. Я уже привыкла терпеть ее преследование и испытывать сострадание к ее беспочвенной ревности, — произнесла Джин, делая вид, что считает себя виноватой.

— Простить бесчестный поступок я еще могу, а вот забыть — нет, и я намерен положить этому конец. Я не обручен с кузиной, о чем вам уже говорил, но вам, как и остальным, видимо, нравится думать, что обручен. До сих пор я не придавал этому никакого значения и ничего не предпринимал, однако сегодня окончательно дам всем понять, что ничем не связан.

Произнеся эти последние слова, Ковентри бросил на Джин взгляд, на который она отреагировала очень странно. Побледнела, уронила на колени свое рукоделье и устремила на него взгляд, полный мучительного вопрошания, которое быстро сменилось смесью боли и жалости. Джин отвернулась и с нежностью пробормотала:

— Бедняжка Люсия, кто же ее утешит?

Ковентри некоторое время стоял молча, будто взвешивая в голове некое роковое решение. А когда до слуха его долетел судорожно-сострадательный вздох Джин, он так же вздохнул про себя и едва не раскаялся в собственном решении, но тут взгляд его упал на девушку — она, обуреваемая сочувствием к другой, выглядела такой одинокой, что сердце его заныло. Глаза его блеснули, внезапное тепло сменило холодную строгость его лица, ровный голос колебался, и он произнес — очень