наших отношений, ещё до того как Дэвид основал компанию и стал часто работать по ночам, и до того как я сделалась одержимой фотоохотой за незнакомцами на улицах, мы, случалось, лежали в постели и не делали ничего – только болтали. И это было самое интимное занятие на свете.

– Я удивилась, что ты поехал со мной. Я никогда не просила тебя выбирать между мной и работой.

– Солнце висит на небе уже четыре целых и шесть десятых миллиарда лет. Может и ещё несколько дней подождать.

– Юмор учёных.

– Сейчас я по-настоящему тебе нужен. – Он подался ко мне, и я почувствовала тёплое дыхание у себя на лбу. Я закрыла глаза, и Дэвид поцеловал каждое веко. – Я стану твоими глазами. Буду помогать переходить через дорогу.

Я хотела шлёпнуть его, но промахнулась.

– А к моей семье отведёшь? – Не услышав ответа, я добавила: – Ты сейчас киваешь, да?

Дэвид рассмеялся.

– Да, киваю. – Он положил мою руку поверх согнутой своей и вывел меня из комнаты.

Я слышала повторяющееся пищание тамагочи Лиен, а затем голос девочки:

– Коричневый такой скучный… Я хочу цветной! Хочу носить платье с пандами вместе с розовыми туфлями.

Голос Айнары звучал сердито:

– Розовые туфли тебе уже малы, и с пандами они не сочетаются. В моё время мы радовались коричневым кожаным туфлям.

– Но ты старая, мама, и я знаю, тебе нелегко жилось. Как дань уважения к твоим страданиям позволь мне надеть розовые туфли. Пожалуйста!

Айнара фыркнула:

– Да надевай, что хочешь! Натрёшь мозоли – мне не жалуйся.

Звук деревянного настила сменился прохладными фарфоровыми плитками в гостиной-столовой. Я высвободила руку у Дэвида, когда стук палочек о тарелки смолк. Голос Айнары послышался вновь с другого конца комнаты:

– Что ты напялила? В этом же утонуть можно.

– У меня не было выбора. Авиакомпания потеряла мой багаж, и у меня нет одежды, – ответила я Айнаре, а потом перевела для Дэвида, который заметил:

– Ты отлично выглядишь.

– У тебя есть одежда здесь.

Сестра уж точно не сохранила мои тинейджерские шмотки. А если бы и сохранила, сейчас они никаким образом на меня не налезли бы.

– Нет.

– Мама шила тебе новую.

Мои щёки вспыхнули жаром:

– Когда?!

– Всегда. Она шила одежду к тому дню, как ты вернёшься из колледжа. Потом шила свадебное платье ко дню, когда ты вернёшься, чтобы выйти замуж. И после твоей свадьбы в Америке она продолжала шить на случай твоего возвращения.

Старые привычки живучи. Выходит, что за те десять лет, что меня не было, мама сшила сорок комплектов из верха и низа, по два на каждое лето и каждую зиму, в точности как во времена моего детства. Я перевела для Дэвида. Повторять это по-английски было ещё труднее, чем слышать от Айнары.

– Это грустно, – произнёс он.

– Что он сказал? – потребовала ответа сестра.

Меня приводило в отчаяние, что они не могут общаться иначе, кроме как через меня. Хотя, конечно, с мамой мы говорили на одном языке, а всё равно не могли понять друг друга.

Я обхватила себя, уцепившись за локти. Сестра развела мои руки и вложила в них что-то тяжёлое.

Когда я наклонила лицо, мои щёки коснулись мягкого хлопка. Я глубоко вдохнула, надеясь уловить запах землистых, согретых солнцем рук матери. Но вместо него почувствовала лишь запах стирального порошка – фиалок, проросших сквозь трещины в асфальте.

– Плохого запаха нет, – сказала Айнара. – Она стирала их каждый год на твой день рождения, а в остальное время держала запакованными в полиэтиленовый пакет.

Её слова будто хлестнули меня по лицу.

– Нет… Я надеялась, что одежда пахнет ею.

– Твоя сестра плачет, – шепнул мне Дэвид.

Голос Айнары исказился, словно звучал из-под воды. Мягкие пальцы коснулись моего виска, и я вздрогнула. Она предложила:

– Дай я посмотрю твои глаза.

Дэвид подвёл меня к стулу за обеденным столом, и сестра меня осмотрела. Я услышала щелчок.

– Следи взглядом за лучом фонарика, – велела Айнара.

Я не видела никакого луча.

– Что не так с тётей Айми? – спросила Лиен.

Йен прочистил горло, будто выигрывая время на то, чтобы обдумать ответ.

– Не волнуйся. У неё сейчас появились проблемы со зрением. Иногда люди слепнут от сильных эмоций. Когда мы были маленькими, так произошло с твоей най най, и твоя лао лао помогла ей снова начать видеть. – Най най была матерью Йена, а лао лао – моей.

Я слабо улыбнулась и сказала Йену:

– Я помню, как ты пришёл попросить лекарство для глаз и мама дала тебе вместо него крем для ног, потому что заучила таблицу проверки зрения, чтобы пройти осмотр. Она не могла прочесть мелкий шрифт на упаковке.

Едва эти слова сорвались с моих губ, как я поняла, что выбалтываю тайну, но, раз уж мама Йена вылечилась, а моя была уже мертва, секретность больше не имела значения.

Пальцы Айнары надавливали и мяли кожу вокруг моих глаз, нащупывая проблему.

– Всё было не так. Это я дала Йену лекарство, и это было лекарство для глаз. Ведь его мать им воспользовалась, и оно помогло. А наша мама всегда носила очки.

Её объяснение звучало разумно, но я запомнила всё не так. Это была очень странная и волшебная история из нашего детства, и я не сомневалась, что помню её правильно.

– Не всегда, – прошептала я. – Это был первый раз. Она сделала себе очки после того, как я сказала ей, что она дала Йену не то лекарство.

– Моя мама мазала глаза кремом для ног? – спросил Йен.

Мой отец произнёс:

– Я не помню такого. Твоя мать всегда носила очки.

Внутри своей незрячести я чувствовала, что схожу с ума. Их голоса звучали искренне, и я знала, что они не смеются надо мной, но не понимала, почему их реальность отличается от моей.

Бабушка усмехнулась:

– Важно то, что мама Йена поправилась и смогла видеть.

* * *

Лиен и Айнара ушли первыми, одна в школу, а другая в больницу – был последний рабочий день перед тремя выходными Лунного фестиваля. Йен и мой папа вышли из дома вместе. Йен работал в градостроительной службе, которая давала одобрение новым зданиям, а мой папа – в соседней конторе, вычерчивая дороги, которые превращали Вечную Весну в город. Оба занятия вносили жизненно важный вклад в трансформацию, которая сделала мой дом для меня неузнаваемым.

Я хотела попросить их не уходить: я приехала всего на несколько дней, им бы стоило остаться и поговорить со мной, признать реальность, в которой я существую. Но, конечно, я не могла