насколько хрупко здоровье моей матери, я могла жить свободно, следовать путём своего искусства и своей любви. Но моя сестра знала.

Бабушка мычала под нос старую маньчжурскую колыбельную, выжидая, пока иглы сделают своё дело.

– В жизни всё происходит так, как должно произойти. Ты чётко увидишь это, – сказала она, вынимая иголки по очереди. – Возможно, не прямо сейчас. Я не сумею всё в тебе поправить за одну процедуру, но иглы помогут тебе в конце концов найти баланс.

* * *

Когда Айнара вернулась с работы, я уговорила её прогуляться со мной по окрестностям. Было приятно чувствовать тепло её руки в моей, когда она медленно вела меня по улицам, звуки которых теперь больше напоминали Нью-Йорк, чем деревню, в которой мы выросли.

Я спросила:

– Почему письмом? Почему ты не позвонила?

– Я звонила. И услышала тишину. Я послала письмо в тот же день. Подумала, пусть даже оно дойдёт с запозданием, оно-то, по крайней мере, дойдёт.

– Надо было попробовать позвонить ещё.

– Я пробовала. Три раза. Было занято, потом помехи, а потом просто гудок.

Должно быть, Айнара попала на мой автоответчик. Или, может, звонила уже после того, как я швырнула телефон о стену.

– Хотела бы я, чтобы ты продолжала пытаться.

Последовала долгая пауза, и рука Айнары в моей затвердела. Гудки машин объяснили мне, что мы стоим на перекрёстке.

– И что это поменяло бы? Мама была уже мертва.

– Я имела право знать.

– Ты думаешь, я промолчала из злорадства? А тебе никогда не приходило в голову, что я сделала это по доброте? Она умерла. Ты ничего не могла уже поделать. И до тех пор, пока ты об этом не узнала, ты продолжала счастливо жить своей жизнью в своей новой стране с новыми людьми.

Моя младшая сестрёнка сделалась очень резкой. И она была права: до тех пор, пока я не узнала о маминой смерти, я проводила дни не думая о ней. А когда вспоминала, то чувствовала вину и сожаление, так что старалась не вспоминать.

– Каждый раз, когда я звонила домой на китайский Новый год или Лунный фестиваль, я надеялась, что трубку снимет мама. Но она этого никогда не делала. Это всегда была ты, или Йен, или папа.

Мы снова зашагали, и Айнара крепко держала мою руку, ступив на проезжую часть с тротуара.

– Она ненавидела разговаривать по телефону. Говорила, что это как общаться с машиной, а не с человеком. – Сестра смягчила тон. – Каждый год, когда близился твой день рождения, она сидела на крыльце и смотрела на запад.

– Прежде чем возвращаться, я хотела убедиться, что меня здесь ждут. Я думала, что со временем всё утрясётся, но… Не знаю. Годы убегают, пока смотришь в другую сторону.

Айнара ухватила меня за плечо – рядом прозвенел велосипедный звонок.

– Ты и правда никогда не останавливалась, не думала об этом? Люди с каждым днём стареют. Когда ты живёшь далеко, велика вероятность, что ты не будешь присутствовать при их конце.

– Я не думала.

Сестра опустила руку и вздохнула.

– Можно быть рядом – и одновременно не быть… Меня рядом с ней не было. Мы ужинали, и мама сказала, что устала. Она пошла в постель на час раньше обычного. Папа сказал, что с ней всё было в порядке, когда он ложился. – Айнара шмыгнула носом, и мы остановились. – Но когда утром он проснулся, она была мертва. Она умерла ночью, и он понятия не имел, как долго…

– О боже… – От шока я перешла на английский.

– Она не страдала. Не болела. Не сделалась выжившей из ума старухой. Она умерла во сне. Такого каждый себе желает.

– Мне казалось, каждый желает жить вечно.

– Повзрослей уже, Айми. Мы больше не дети. Мы знаем, что всему настанет конец, даже если не говорим об этом.

– Мы слишком давно не говорили, не считая минут, – сказала я.

Зарубежные звонки в Китай стоят три доллара за минуту. Несмотря на мои протесты и заявления, что я могу себе это позволить, семья всегда старалась не тратить денег впустую.

Отчаянно желая наладить контакт, я попыталась вызвать к жизни что-то из нашего детства:

– А помнишь тот Новый год, когда тётя Эюн привезла Цзяна и ты бросила в меня мороженую хурму?

– С чего бы мне бросать в тебя мороженую хурму?

– Ты думала, что я поймаю, а вместо этого хурма стукнула меня по рёбрам. – Я улыбнулась, предлагая перемирие. – Мама пустила хурму плавать в холодной воде, чтобы она оттаяла, и велела нам ждать полчаса. А мы не хотели ждать, так что я разрубила одну слишком рано и мы ели её наполовину ледяной. – Я сделала паузу, но Айнара ничего не сказала. – Помнишь, я говорила тебе, что у хурмы внутри много язычков и если ты съешь много хурмы, то сможешь говорить на разных языках?

Долгое молчание.

– Не помню такого. Мама всегда клала хурму в холодную воду, чтобы она оттаяла.

Я сдвинула брови. Как она может этого не помнить?

– Мама не делала так всегда. Когда-то был самый первый раз.

Тишина. Я разжимала и сжимала кулаки, ловя пустоту; ладони были горячими, а пальцы – холодными.

– Мы были маленькими, а ты ещё младше меня, поэтому, наверное, и не помнишь.

Айнара коротко фыркнула.

– Моё первое воспоминание – это как мы отправились на гору Ледяного дракона с мамой и Йеном, чтобы собирать женьшень, а дедушка Фэн пошёл за нами и завёл неизвестно куда.

Я потрясла головой:

– Нет, дедушка Фэн нас нашёл и привёл домой.

– Я помню не так. Это было в тот день, когда я решила, что мы с Йеном поженимся, когда вырастем, но потом испугалась, что сумасшествие дедушки Фэна могло заразить его. Я не знала, что сумасшествие нельзя подхватить как болезнь.

Я чувствовала, что очень даже можно и что я подхватываю его прямо сейчас, выясняя, что воспоминания, которые казались мне нашими общими, все эти годы существовали только в моей голове.

В детстве мы были сёстрами, но теперь стали незнакомками.

Я должна была спросить:

– Я была хорошей сестрой? Когда мы были маленькими, мне казалось, что да.

– Я смотрела на тебя снизу вверх. Ты знала много вещей, которых не знала я.

– Некоторые я выдумала.

Айнара снова фыркнула:

– Позже я это вычислила.

– Я хотела подавать тебе хороший пример.

– Ты была старшей и поэтому всё делала первой. Первой получала хорошие отметки, и мне советовали быть как ты. Первой обдирала коленки, и мне советовали быть как ты. Иногда я понимала,