кто я такая, только потому, что я была не ты. Когда ты уехала, я перестала это понимать.

– Дуй бу ки.

«Прости». Я не знала, что ещё сказать. Слова теснились у меня во рту, но они могли оказаться не теми, что нужно. Я ранила сестру, даже не зная, что сделала это.

Она ответила:

– И ты меня прости. Но ты должна была уехать.

Я не знала, как это понимать. За что она извиняется? Она была рада, что я уехала?

– Ты искала чего-то такого, чего здесь не существовало. Вечная Весна никогда не была достаточно просторна для тебя.

Мои плечи затряслись от тихого смеха:

– Теперь она кажется даже чересчур просторной.

– Но она по-прежнему маленькая.

Я кивнула:

– В Нью-Йорке я каждый день просыпаюсь в новом городе. Фотографирую людей на улицах, пытаясь навеки запечатлеть момент.

– Мне понравилось фото, которое ты послала в том году, Шекспира в Центер-парке.

– В Централ-парке.

В ответ она лишь вновь фыркнула.

– Что ты делаешь с фотографиями после того, как напечатаешь их?

Я глубоко вздохнула:

– Я пытаюсь упасть в них… Когда я была ребёнком, у меня получалось, но теперь нет. Я думала, что приближусь к этому умению, переехав в место, где была сотворена магия. А вместо этого лишь отдалилась.

– Что ты имеешь в виду?

– В мире фотографии я гуляю по иным временам и иным реальностям. Это путь в третий мир. Не в Америку, не в Китай, а в мир, созданный из света.

– Но ты больше так не можешь?

– Нет, и не знаю почему.

Айнара сжала мою руку. Я сказала:

– На мой восьмой день рождения мама отвела меня к фотографу на деревенской площади сделать портрет. Я упала в фото Нью-Йорка. Тогда я поняла, что должна туда поехать.

Молчание длилось четыре шага, потом мы остановились. Мимо проходили пешеходы и проезжали велосипеды.

– В Вечной Весне была фотостудия?

– Ты не помнишь? Она принадлежала странствующему фотографу.

Сестра выпустила мою руку:

– Нет. Мама никогда не водила меня сниматься.

Я хотела сказать: «Я не знаю, почему она повела сниматься меня, а не тебя, и мне жаль. Я скучала по тебе». Но скучала ли я по сестре из моего детства или по сестре, стоящей передо мной теперь?

Сестра из детства внимала моей мудрости, поскольку я была старше и могла много чего сказать. Она исчезла так же, как Река историй уносит слова и прибивает их к чьим-то чужим берегам дальше по течению. Теперешняя сестра… Я не могла скучать по ней, потому что я её не знала.

– Мне жаль, что меня не было рядом. С мамой и с тобой.

Её ответные слова были злыми, хотя в тоне не ощущалось пылкости:

– Ты уехала так скоро, как смогла, чтобы следовать за мечтами. Тебя не было, когда мама упала и повредила бедро и когда она подхватила пневмонию и её рвало кровью, и…

– Айнара…

– У тебя есть талант видеть вещи, которых не вижу я, и ты создаёшь красивые предметы искусства. Но люди искусства легко отделываются. Ты не остаёшься и не обременяешь себя грязью и дерьмом, болезнью и возрастом. Ты не тревожишься о повседневном. Я тебя не виню, но то, что есть у меня, – это повседневное. Я делаю, что могу…

– Ты отлично справляешься. Иногда я хотела бы быть более похожей на тебя.

– Нет, не хотела бы. Потому что тогда ты не была бы похожей на себя.

– Мы не такие уж разные. Мы сёстры и пришли из одного места.

Я услышала звук ключа, поворачивающегося в замке. Мы вернулись туда, откуда начали.

Холодная рука Айнары тронула моё плечо.

– Ты не смогла бы быть дочерью, которая остаётся, а я никогда не стала бы той, которая уезжает.

Подходящими казались лишь несколько слов, и я их произнесла. «Дуй бу ки». «Прости».

Двенадцать

Мои родители приезжали в Америку на нашу свадьбу. Бабушка сказала, что она слишком стара для путешествий, а сестра осталась дома, присматривать за пациентами, поскольку ждала увидеть нас всех на следующий месяц в Вечной Весне – познакомиться с Дэвидом и организовать для нас вторую свадьбу, такую, на которой смогут присутствовать все члены семьи и друзья.

Дэвид настаивал на аренде машины, чтобы мои родители с комфортом путешествовали по Манхэттену. Пока он кружил по терминалу, я переминалась с ноги на ногу в зале прибытия, держа камеру наготове, отсчитывая секунды по висящим в центре зала часам.

Каждый раз, когда двойные двери, которые вели из зала получения багажа, разъезжались, я щурилась и наводила фокус камеры. Когда покрытые инеем двери закрывались, я видела мягкие контуры вышагивающих тел, а потом створки вновь расходились и в моём «Техниколоре» вставал незнакомец. Сердце подпрыгивало при виде каждого нового человека. Сперва люди сочились тонкой струйкой, а затем – потоком.

Не мои родители. Не мои родители. Точно не мои родители.

Я гадала, кого ждёт каждый из стоящих вокруг меня. Придумывала истории. Белая женщина, одетая как буддистская монахиня, ждала ученика. Девушка, которая не прекращала дёргать себя за вязаную шапку, дожидалась давно потерянного брата. Мужчина с букетом красных роз ожидал возлюбленную.

Руки у меня устали оттого, что я постоянно поднимала камеру от сердца к глазам всякий раз, когда думала, что родители вот-вот появятся. Указательный палец ныл, зависнув на позиции над кнопкой спуска затвора.

Через какое-то время я начала задаваться вопросом: какова была бы моя жизнь, дожидайся я кого-то другого – следующего, кто выйдет из этих дверей? Что, если бы сильно загорелая женщина в котелке цвета фуксии была бы моей сестрой? Что, если бы средних лет мужчина в джинсах и байкерской куртке был моим мужем? Что, если бы пожилая китаянка с подшитым вручную подолом одежды и синей плетёной пластиковой сумкой была моей матерью?

Её ошеломлённый взгляд сканировал толпу. Я снова моргнула и уронила камеру. Я была так изумлена, что не сделала снимок, оставив фотоаппарат болтаться на ремне.

Отец подошёл и встал рядом с мамой, и теперь оба оглядывали толпу.

С того дня, когда они проводили меня в школу в Нью-Йорке, прошло лишь четыре года, но эти годы изменили обоих. Мамино туловище округлилось посередине, и теперь её фигура больше напоминала матрёшку, нежели мою стройную мать. Щёки, несмотря на прибавку в весе, впали, и под глазами залегли тени. Отец как будто вырос и похудел, и подол его рубашки, заправленной под ремень в брюки, надувался воздушным шаром. В папиных волосах было поровну белого и чёрного.

Взгляд