мамы перебегал от одного лица к другому. Вскинув руку, я помахала. Она шагнула вперёд, а я двинулась к ней.

Я обняла её, потому что привыкла обнимать родных Дэвида, и камера впилась в наши животы. Поморщившись, я перекинула её на бок и обняла маму снова. Сперва её тело оставалось неподатливым, но затем она ответила на мои полные чувств объятия, осторожно сдавив мне плечи, похлопав и отстранившись.

Я обняла и папу, который пытался пожать мне руку, что было неловко для нас обоих.

– Здравствуйте, мама и папа. Добро пожаловать в Нью-Йорк.

С мгновение они разглядывали меня. Без сомнений, за четыре года я тоже заметно изменилась.

– Здравствуй, Айми.

Папа кивнул:

– Ты хорошо выглядишь.

Мы чувствовали стеснение и неловкость друг с другом: чужие люди, которые знают, что они – семья.

Пока мы шли к машине, Дэвид вышел и протянул руку. Похоже, в глазах моего отца это имело смысл, так что они обменялись рукопожатиями и каждый улыбался, но и оценивал другого. Затем Дэвид протянул руку моей матери:

– Миссис Ву, добро пожаловать в Нью-Йорк.

Мама нахмурилась. Она заговорила, и я перевела:

– Китайские женщины после замужества оставляют девичьи фамилии, так что моя мама – не миссис Ву.

– О. Прошу прощения. – Дэвид открыл заднюю дверь машины, и родители забрались внутрь, а я села на место рядом с водителем. Дэвид загрузил их чемоданы в багажник и повёз нас в нашу квартиру.

Я повернулась на своём сиденье, чтобы лучше видеть родителей:

– Как долетели?

– Долго, – ответила мама.

– Не слишком неудобно было?

– Нет.

– Вы же в первый раз летели на самолёте, да?

– Да, – сказала мама, а отец сообщил: – Я летал раньше.

– Когда? – спросила я его.

– Давно, в армии.

– И куда ты летал?

– Это не важно.

Я сменила тему:

– Мне жаль, что Айнара не смогла приехать.

– Хмм… – ответствовала моя мать, а затем, после паузы, заметила: – Он высокий, этот твой Да-Ви-Де.

Я улыбнулась и повернула голову, чтобы взглянуть на голову Дэвида, которая почти упиралась в крышу машины.

– Она говорит, что ты высокий.

Муж усмехнулся.

– Какой у него рост?

– Шесть футов два дюйма. Э-э, сто восемьдесят восемь сантиметров.

Мать поджала губы:

– Слишком высокий. Он не может быть достаточно умным. Сердцу приходится слишком тяжело трудиться, чтобы доставить кровь к мозгу. Хотя две восьмёрки в его росте – счастливый знак. – Она произнесла цифры с акцентом северянки, «яо ба ба», что означало «один-восемь-восемь» и звучало как «Яо фа фа», что значит «становится богатым-богатым». А потом подняла руку в воздух, жестикулируя, словно вела урок перед классом: – В тебе всего сто пятьдесят девять сантиметров. Большая разница. Мне нужно проконсультироваться с «Книгой перемен», «И цзин», проверить, хорошая ли вы пара. И если да, то нужно подобрать счастливую дату для свадьбы.

– Вообще-то во мне уже сто шестьдесят пять сантиметров. Я вытянулась за выпускной год.

Молчание длилось долгую минуту.

– Мне придётся свериться с книгой, учитывая твой новый рост. По крайней мере, насчёт даты рождения я уверена.

Я поморщилась:

– Лучше бы тебе отдыхать и получать удовольствие, пока ты здесь. А потом, мама Дэвида взяла на себя все приготовления, так что поменять дату мы не можем. И я всё равно не верю в «И цзин».

– Да-да, вы же учёные – что ты, что твой отец.

Папа похлопал её по ноге:

– Это решённое дело. Не борись с гравитацией.

Мама косо глянула на него.

– Как там бабушка?

– В порядке, в порядке.

– А Айнара и Йен?

– С ними тоже всё в порядке.

– А дедушка Фэн?

– Тоже.

Я спросила о тёте Эюн, и о дядьях, и о других членах семьи. Если верить моей матери, всё со всеми было в порядке. Через несколько минут я бросила попытки завязать разговор, и мама закрыла глаза.

Отец смотрел в окно, пригибая шею каждый раз, когда мы проезжали мимо особенно интересной постройки. Я почти видела, как его мозг анализирует здания, разбирает на составные части из цоколей, постаментов и колонн.

Я представила, как он думает о непостроенных зданиях живя непрожитой жизнью. Его родной Пекин был городом вроде Нью-Йорка, и я, хотя никогда не думала об этом в детстве, сейчас гадала, не скучает ли он по дому. Я не спрашивала, почему архитектор выбрал жизнь в деревне, где ничего невозможно построить. Когда ты ребёнок, центр мира там, где находишься ты.

Тринадцать

Я всегда считала, что мы с матерью отстранились друг от друга по двум причинам. Но, ослепнув, увидела, что эти причины тесно связаны.

Когда мы отмечали День благодарения в последний мой год в колледже, Дэвид спросил, чего я хочу на Рождество. Я ответила: «Плёнку». И спросила, чего хочет он. А он пропел: «Всё, чего я хочу на Рождество, это ты!»

То, что именно он имел в виду буквально, я поняла как фотограф.

Я сняла студию на факультете искусств Колумбийского университета, прилепила на дверь знак «Не беспокоить!» и заперлась внутри.

Я поставила одну из учебных камер среднего формата «Хассельблад» на штатив и прицепила к ней дистанционный спуск затвора. Я раскатала фон из одиннадцатипроцентной серой бумаги – толстый рулон, который колыхался с шумом разбивающихся о скалы волн. Длинный кусок плавно стекал мне под ноги. На фотографиях не будет видно шва на стыке пола и стены.

Я уже получила двенадцать зачётов по фотографии, работая на улицах, снимая городскую архитектуру и людей, движущихся в городском пейзаже, но никогда не работала в студии. И не делала автопортретов.

Я застолбила белый пластиковый манекен девушки с необычайно стройной фигурой и восточно-азиатским разрезом глаз. Мы назвали её Призраком. Она оставалась загадкой, поскольку никто не понимал, как манекен китаянки попал в студию.

Я поставила Призрак по центру фона и проверила силу и качество света с помощью экспонометра, поднесённого к её лицу.

– Подбородок повыше, – велела я и на полдюйма запрокинула манекену голову.

Экспонометр чпокнул. Близко, но лучи слишком яркие.

Отойдя к камере, я повозилась с настройками. В «Хассельбладе» использовалась квадратная плёнка два на два дюйма, куда больше стандартных тридцати пяти миллиметров. Более крупный кадр позволит запечатлеть мельчайшие детали.

Проводной спуск у меня в руке был холодным, как серёжка, найденная под диванной подушкой. Я заправила в «Хассельблад» полароидную плёнку и щёлкнула затвором.

Я боролась с искушением помахать «Полароидом» в воздухе. Это ускоряет взаимодействие реактивов, и изображение проявляется быстрее, но от этого же возникают ошибки и смазанности. Так что я прижала «Полароид» к сердцу, нагревая эмульсию теплом своего тела.