— «Меня вовсе не интересует лира Париса. Я хочу видеть лиру Ахилла, с которой он воспевал храбрые подвиги доблестных мужей».

Птолемей погладил древний щит, покрывающий крышку саркофага.

— Лира Ахилла. Она и сейчас с тобой. Да-а-а. Прошлое так явственно стоит передо мной, что иногда я пугаюсь. Думая об Александре и его деяниях, зная все о его победах, ибо сам причастен к ним, я не могу понять одного: как мог он так дерзко быть уверен в себе? Хотя по-другому и быть не могло. Он засасывал людей, пленяя идеей. Мы опомнились лишь в Индии, иначе ойкумена поглотила бы нас. Давно, еще в Македонии он раздал все свои земли, словно знал, что не вернется. Пердикка спросил его тогда, что он оставит себе, а он ответил: «Надежды», но, умерев, забрал и их. Даже надежды оказались слишком тяжелы для нас. Мы отказались от них. Сражаясь друг с другом почти тридцать лет, мы так и не вышли за пределы свершений Александра.

Птолемей медленно прошелся вдоль ложа.

— Александр, — помолчав, продолжил старик. — Я остался один. Я стар. Годы давят на меня. Моя усыпальница почти закончена, и скоро я упокоюсь в ней навсегда. Столько раз я хотел представить тебя старым, и всякий раз понимал, насколько смешон.

Птолемей погладил ладонью безразличный металл саркофага.

— Может быть, подать кресло? — спросил Хранитель, заметив, что колено опять беспокоит старца.

— Если бы ты предложил коня, я бы с радостью согласился, — улыбнулся Лагид. — Какой из меня Спаситель (6), коли меня самого уже спасать надо? Ну, да ладно. Пойдем-ка, поднимемся на колоннаду. Хочу еще раз полюбоваться Александрией. Завтра священный день. Сорок пять лет. Будет суета. Александр, а тебе бы сейчас было всего лишь семьдесят три.

— Семьдесят четыре, — вежливо поправил Хранитель.

Собеседники подошли к лестнице. Крутые ступени уходили вверх нескончаемым караваном.

— Вот и мой Аорн, — выдохнул Птолемей, словно настроился на крутой подъем. — А ты, дружок, нынче как, легко по горам лазаешь?

— Аорн мне уже не преодолеть, а вот Гинду-Куш еще получается.

— Мне сказали, ты не вылезаешь из библиотеки. Читаешь много, даже переводами занялся.

— Служение Александру — смысл жизни, а в библиотеке я обретаю покой. Ты собрал там лучшие умы и великие знания.

— Государство — как мост. Не подведешь достойную основу, долго не простоит. Силой можно завоевать, но удержать лишь знаниями и торговлей, а библиотека — моя гордость. Столько ученых, философов, поэтов потянулись сюда, что Александрия уже затмила даже Афины. Александр пошатнул мир. Люди снялись с насиженных мест и потянулись за знаниями. Шутка ли, Афины обходились без библиотек, знания передавались устно и часто искажались. Еще Аристотель говорил, хочешь иметь философский трактат, переписывай сам у философа и его учеников. Знания не шли в массы. Знания оставались лишь знаниями. Никто, кроме посвященных не мог их применить. Библиотека дала начало книгопроизводству. Мастерские по изготовлению папирусов, чернил, тростниковых перьев, писцы, торговцы… Разве этого мало? Целый квартал занимается изготовлением книг. Мы собрали их более пяти тысяч, и вскоре библиотека стала мала. Ты ведь сам присутствовал, когда мы открывали малую библиотеку при храме Сераписа в юго-восточной части города.

Хранитель видел, как просияло лицо старца, как засверкали его глаза, словно солнце, не удержавшись, опрокинулось в них. Он невольно подумал, что годы не изменили Птолемея. Он остался таким же, как и пятьдесят лет назад. Фараон, признанный жрецами богом, оставался и сейчас столь прост в жизни, сколь жаден до знаний. Александр дал ему все: положение, богатство, но, не имея своих, он просил у друзей столы, приглашая их же на обед. Невольная улыбка тронула тонкие губы Хранителя, ведь он не ошибся, выделяя его из всех сподвижников базилевса (7) еще в Персии. Он вспомнил ссору Александра со своим секретарем.

— Да, ты не слушаешь меня? — спросил Птолемей, устало присаживаясь на ступеньку. — Ты о чем-то задумался?

— Ты говорил про книги. Я вспомнил Зороастров (8).

— Авеста (9), — протянул старик. — Скрижали с золотыми буквами. Песни Заратустры. Александр так и не узнал, что я сохранил их. Ты — один из немногих, кто может их видеть. Я приказал переписать тексты много раз, но эти…

Запыхавшись преследовать Бесса, Александр безразлично взирал с коня, как бесчинствуют его воины. Они разграбили город, не решив подступиться лишь к древнему храму.

— О чем ты думаешь? — спросил Птолемей, поравнявшись с царем.

— Интересная получается вещь. Бессу стоило так подло убить Дария, чтобы, возложив на голову тиару и объявив себя царем, унаследовать вместе с этим и его судьбу. Дарий бежал и принял смерть из рук Бесса. Теперь бежит Бесс, и я уверен, что он примет смерть из рук близких.

— Мы нашли древний храм, — весело сказал Леоннат, сдерживая раззадорившегося коня. — Жрецы молятся вокруг костра, распевая песни.

— Распевают песни? — удивился Александр. — Вместо того, чтобы воздать мне почести?

— Они говорят, что признают лишь одного бога.

— Интересно. Они либо слишком смелы, либо слишком глупы. Ну, давайте, пойдем, взглянем так ли это.

Навстречу завоевателю выступил старик в белых одеждах.

— Я ждал тебя, — перевел его слова толмач.

— Моя слава опережает меня, — улыбнулся Александр.

— Твое появление было предсказано давно, еще до того, как мать понесла тебя в своем чреве.

— Кем же?

— Учителем нашим Заратустрой.

— И что же говорил обо мне ваш учитель?

Жрец спокойно смотрел на восседающего верхом чужеземца. Ни одна жилка не дрогнула на его испещренном морщинами лице.

— Тебе не понравится, если я скажу.

— Говори, — жестко приказал Александр.

— Наш учитель сказал, что придет день, и явится сын Аримана (10) на черном коне, чтобы уничтожить мой народ. Он будет варваром, жестоким и дерзким, не признающим законов…

— Ты не боишься смерти, старик?! — вскричал царь. — Я прикажу умертвить тебя сейчас же!

— Я умру счастливым со словами Авесты на устах, но знай: и твой путь не долог. Смерть вскоре подступит к тебе, но и после тело твое не найдет покоя.

Птолемей помолчал.

— Умертвив жреца и разорив святилище, Александр еще долго не мог успокоиться, приказав уничтожить свитки, а часть, что содержали знания по медицине и астрологии, отправить в Македонию. Я убеждал его сохранить все, но Александр, движимый гневом, отказывался слушать. Он даже крикнул мне, что я могу сложить оружие и оставаться рыдать над разоренным кострищем священного огня, что он разметал в порыве негодования, а я, припомнив ему Персеполь, чуть не назвал его диким варваром, но, к счастью, сдержался в последнее мгновение. А далее, я исполнил все с прилежанием, но Александр так и не узнал, что весь путь эти свитки кочевали со мной.

— В библиотеке я видел много древних подлинников.

— Они крайне ценны, ибо знания в них не искажены. Я подвергал книжному обыску любой корабль или караван, заходящий в здешние земли. Книги изымались, переписывались и после назад возвращались только копии. Мне даже пришлось запретить вывоз папируса из Египта, когда я узнал, что в Пергаме создается библиотека. Папирус там не растет, а, значит, нет папируса, нет и книг. Однажды, я даже ввергся в великую ложь, чтобы обмануть Афины.

— Афины? — удивился Хранитель.

— Они самые. Я знал, что в библиотеке при театре Диониса хранятся рукописи трагедий Эсхила, Софокла и Еврипида. Пришлось заплатить огромный залог, чтобы получить их на время для сверки с копиями. Я пожертвовал залогом, чтобы овладеть подлинниками, вернув Греции лишь их перепись. Теперь библиотека при Мусее самая богатая в мире. Мусей стал вместилищем лучших умов человечества. Это целое государство в государстве со своими лабораториями, обсерваториями, залами для занятий с учениками и даже общей трапезной. Жаль, что Аристотель так никогда и не увидел воплощение своей мечты.

Птолемей замолчал, стараясь продышаться. Говоря о своем детище, он просиял, забыв и о годах, и о больном колене. Старик даже не заметил, как легко поднялся по ступеням, словно на его плечах и не лежали тяжестью восемьдесят лет жизни.

Собеседники прошли через просторный зал, вместивший несметное количество даров. Колоннада встретила их блеском закатного солнца. Обласканные статуи богов нежились в опадающей прохладе. Белый мрамор колонн светился изнутри загадочными отблесками. Птолемей оперся о парапет, подставляя лицо увядающему солнцу. Город лежал перед ним, как на ладони. Стройные ряды белокаменных построек, строгие пересечения улиц тонули в лазурной листве. Хранитель стоял позади фараона, тоже глядя на тающий солнечный диск.