и испугался тому, что услышал. – Но, пока время не тронуло меня, прими танец, как память и любовь.

Багой застегнул на щиколотках браслеты и чуть топнул ногой. Серебряный дождь осыпался и замер. Танцор еще раз топнул, заставляя браслеты звучать. Он танцевал в пустом зале один, без музыки, без зрителей, и лишь звон подвесок остро резал тишину. Желтый туман, окутывающий тело струился то, скрывая танцора целиком, то, являя изгибы изящных пальцев и бедер, ленты заплетали волосы, а после словно спадали, позволяя черным локонам оплетать силуэт. Он двигался по залу, едва касаясь пола, словно готовый вот-вот оторваться и воспарить, а после припадал вниз, извиваясь бескостным телом. Багой отдался танцу всецело, пот мелким сиянием осыпал лицо и грудь, щеки порозовели, глаза ожили, заискрились, зал поплыл пестрым кружащимся платком, наполняясь звуками… Душно. Полно народу. Александр полулежит, скрестив ноги, опершись на локоть. Распахнутые одежды обнажают грудь с тяжелым золотым украшением. Царь без диадемы, волосы липнут к шее беспорядочными прядями. Он протягивает вперед ладонь, требуя тишины. Багой только что окончил танец и стоит, склонив голову в ожидании. Или царь попросит… Именно попросит станцевать еще, или он сейчас уйдет, чтобы переодеться для нового танца. Македонцы, хмельные, раззадорившиеся, спорят о чем-то, не обращая внимания на просьбу Александра. Музыка стихает на мгновение, и …

Все услышали слова песни:

Как счастливы те из мужей,

Что смерть разыскали в чуждой земле.

Как было бы стыдно, наверное, им

В глаза посмотреть Александру.

Коль нет ни победы, ни славы

И воины пали позорно в бою…

Не успели смолкнуть еще последние звуки, как громом разразился голос Клита:

— Замолчите, щенки! Не вам, заносчивым, осуждать павших!

— Отчего же нет?! — с места выкрикнул Александр. — На что годны полководцы, что проигрывают диким варварам именно тогда, когда я позабыл отправить с ними няньку?! Столько времени они воевали с Филиппом, потом со мной, но, как оказывается теперь, ни на что не годны!

— Как можешь ты так говорить?! Если тебе приятны песни этого Пиериона, не оскорбляй хотя бы уши тех, кто все еще с тобой!

— Я согласен с Клитом! — вступил в спор Антигон. — Ты был еще младенцем, когда эти люди уже ковали для тебя победы!

— Ты должен быть благодарен Филиппу и им за то, что находишься сейчас здесь! — крикнул Клит.

— Что-о-о?! Уж не хочешь ли ты сказать, что Филипп всю дорогу сюда шел со мной под руку?! То есть, по-твоему, я ничто?!

— Ты — великий воин, но ты забываешь, кто заложил фундамент твоих побед! Кто оставил тебе армию! От кого ты наследовал трон и автократорство! Кто преклонил Грецию под Херонеей!

— Ты говоришь о Херонее?! Из-за злобы Филиппа я лишился славы в том сражении! Не Филипп ли получив ранение, притворился мертвым в этой сваре между македонцами и греческими наемниками?! Или не я прикрывал его шитом, когда Парменион растерялся и чуть не проиграл сражение?! Не я ли отсекал его пехоту, когда священный отряд был готов растерзать его?! Конечно, как мог великий и славный Филипп после признать это и благодарить меня за спасение?!

— Александр, ты несправедлив! — не выдержал Полиперхонт. — Мы все были в том сражении, и Филипп отступал не потому, что бежал, а потому, что ломал греческий строй! Ты славно бился, но победа принадлежит не только тебе! Хоть ты и царь, это не дает тебе права оскорблять память стратегов, вынесших на своих плечах столько битв!

— Мало Филиппа! Еще скажи, что я должен до конца своих дней благодарить Пармениона!

— Да! — закипел Антигон. — Он выиграл с тобой столько сражений!

— Да, если б не я, он до сих пор бы сидел у Граника, не решаясь переправиться! А Гавгамеллы?! Не мне напоминать, как он завалил весь левый фланг, когда победа была почти в руках! Или вы забыли, что он допустил прорыв строя столь знаменитой Филипповой фаланги, когда я был уже в тылу у врага?!

— Александр, ты сам слишком сильно растянул фланг!

— Сам?! Как бы сильно я не растянул фланг, вместо поддержки слева, я должен был выуживать вас из этой передряги! А теперь ты упрекаешь меня?! Я уже давно понял, что азиаты отдаются делу лучше вас, хотя именно вы пришли завоевывать их!

— „Нехорошо в присутствии варваров и врагов“, — обливаясь вином и срываясь на хрип, крикнул Клит, — „оскорблять македонцев, которые и в несчастье выше тех, кто над ними смеется“! (1)

— Ты называешь несчастьем трусость?!

— „Эта самая трусость спасла тебя, сына богов, когда ты убегал от Спифрадатова меча! Македонцы своей кровью и ранами подняли тебя так высоко, что ты выдаешь себя за сына Амона и отрекаешься от отца Филиппа“!

Багой видел, как побелели пальца Александра, вцепившиеся в кубок. Он готов был броситься с ложа на обидчиков, но Гефестион силой удерживал его. Птолемей и Аристон, телохранитель царя, подошли ближе к ложу, на всякий случай, держа оружие на изготовке. Клит уже вскочил с места, но персы-оруженосцы преградили ему путь.

— Смотрите, — почти захлебываясь в рыданиях, не унимался Клит, — „за труды наши получили мы такую награду! Счастливы те, кто уже умер и не увидел, как мидийские палки гладят македонцев, и как македонцы просят персов пустить их к царю“!

— „Не кажется ли вам“, — Александр обратился к кардианину Ксенодоху намеренно громко, — „что эллины среди македонцев кажутся полубогами, расхаживающими среди зверей“?!

— Македонцы! Братья! — Клит обвел толпу горящим взглядом. Губы его сложились в столь натянутую досадную линию, что, казалось, она вот-вот лопнет от напряжения. — Спросите его, чего он хочет?! Зачем „приглашает к обеду людей свободных, имеющих право говорить открыто: пусть живет с варварами и рабами, которые будут падать ниц перед его персидским поясом и беловатым хитоном“!

Вокруг Клита уже собралась большая толпа, и Багоя кто-то отпихнул словно щенка, путающегося под ногами.

— Неблагодарный! Кто дал тебе право говорить мне это теперь, когда я доверил тебе большую часть своей империи?! „Ты думаешь, мне приятно, что ты постоянно говоришь об этом и мутишь македонцев“?!

— „Ты мне назначаешь Согдиану, которая столько раз восставала и не только еще не покорена, но и не может быть покоренной! Меня посылают к диким, необузданным от природы зверям! Но я не говорю лично о себе! Ты презираешь воинов Филиппа, забывая, что если бы этот старик не остановил молодых, бежавших из сражения, то мы бы до сих пор сидели бы под Галикарнасом! В самом деле, каким образом ты с этими юнцами завоевал Азию“?! Где, по-твоему, были проверенны старые стратеги?!

— Ты слишком заносишься, Клит! Если ты не замолчишь сейчас, сам же впоследствии укоришь меня, что я оставил тебя в живых!

— „Если нужно умереть за тебя, я, Клит, готов первый! Но когда ты награждаешь за победу, то преимуществом пользуются те, кто злостно поносит память твоего отца“!

— Довольно!

Лицо Александра залила алая краска. Он вывернулся из рук Гефестиона и соскочил с ложа. Схватив яблоко, царь со всей злостью, что мог вместить, швырнул его в полководца.

— Достойная награда за верность!

— Уберите его с глаз! Иначе, клянусь, будете жалеть об этом!

Птолемей и Аристон схватили царя, стараясь удержать, хотя он рвался, раздавая побои всем без разбора. Телохранители Александра поволокли Клита вон из зала, но у самых дверей он вырвался.

— Я своей грудью во всех битвах прикрывал тебе спину! А теперь само воспоминание об этом так ненавистно тебе! И Аттал, и Парменион, и Филота уже познали твою благодарность! Кто следующий?! Я?! Почему вы все молчите?! Разве мои слова не правдивее ответа оракула Юпитера, что якобы признал в нем сына?!

Александра силой уложили на ложе. Он неистовствовал, разметая все, что попадалось под руку. Еще долго слышались за закрытыми дверями стенания Клита, пока Гефестион первым не пришел в себя.

— Музыку! Где этот нерадивый евнух?! Тащите его сюда! Пусть пляшет!

Багоя вытолкали на середину зала. Раздались звуки музыки, но перс так и остался стоять, пораженный и обездвиженный.

— Танцуй, персидская кукла! — орал Гефестион, навалившись всем весом на царя. — Танцуй, пока я не отправил тебя кусками в Аидово царство!

Багой все же сделал несколько движений, но в тот же момент Александру удалось соскочить с места. Он нервно заметался по залу, рыча словно зверь, попавший в аркан. Виночерпий поднес царю вина, но он выхватил кубок, с силой швырнув об пол.

— Вы слышали, какую благодарность я заслужил?!

— Остынь, Александр, — пытался Птолемей, опуская руку на плечо