мне дать совет твоей подруге, раз уж ты поинтересовалась моим мнением, – попытался завуалировать свое послание брат: – пусть она не торопится! Когда закончится война, и жизнь вернется на круги своя, если их чувства сохранятся, они смогут венчаться спокойно, без спешки. Возможно, к тому времени и родственники смягчатся.

– А когда она закончится? Вдруг через сто лет, как война между Англией и Францией?

– Ну что за глупости? – Серж ласково, как ребенка, обнял насупившуюся сестру: – Прошу тебя лишь об одном, у тебя не должно быть от меня секретов. Что бы ни было, я постараюсь помочь. Я знаю, Глеб скоро должен приехать в отпуск, и надеюсь, ты сохранишь благоразумие.

– Вам всем мое благоразумие важнее моего счастья! – вспыхнула Мариэтта и, вырвавшись из братских объятий, ушла из кабинета.

Сергей еще долго не мог вернуться к работе. Его беспокоила сама мысль о том, что младшей сестре могут заморочить голову и воспользоваться ее наивностью. Он считал, что взрослый мужчина, офицер, не должен так поступать. По его мнению, это было непорядочно. Предположим, Глеб даже готов был жениться на ней, но он ведь снова уйдет на фронт и, если его убьют, Мариэтта останется вдовой с довольно низкими шансами устроить свою жизнь позже. У Сергея кавалер сестры в целом не вызывал восторга. У него не было такого сильного отторжения, как у Шуры, но все же молодой офицер не был их поля ягодой. Он был другим. С чуждыми им идеалами и стремлениями. Серж думал, что Глеб вполне мог бы понравиться отцу.

V

Февральская серость за окном усугубляла тревожные мысли Елисеева. В городе распускались слухи о дефиците муки и хлеба. Поддавшаяся панике толпа опустошала прилавки, как когда-то ордынцы обирали до нитки захваченные русские деревни.

– «В последние дни отпуск муки в пекарни и выпечка хлеба в Петрограде производится в том же количестве, как и прежде. Недостатка хлеба в продаже не должно быть. Если же в некоторых лавках хлеба иным не хватило, то потому, что многие, опасаясь недостатка хлеба, покупали его в запас на сухари», – читал вслух Григорий «Ведомости петроградского градоначальства»: «Мука в Петрограде имеется в достаточном количестве. Подвоз муки идет непрерывно».

– Гриша, это же правда? – спросила Вера Федоровна, не поднимая глаз от вышивки.

– Что ржаной муки достаточно? Истинная правда. Я по Елисеевке сужу. Урожай был хороший. Мы по сбору ржи в прошлом году обогнали Америку чуть не в два раза, так что голод России не грозит.

– А что же народ так волнуется?

– Да как дети малые! Видят, что кто-то набирает про запас, и сами хватать начинают. Но как их винить? Необразованным людям голову заморочить ума большого не надо. Помяни мое слово, слушок этот про голод – неслучайный. Его намеренно пустили. Толи большевики с эсерами, толи Дума сама. У нас же как, если бунты – то либо голодные, либо холерные – на то и расчет.

– Но ведь голода не будет… значит, все успокоится?

– Хотелось бы надеяться… Да только в этот раз у меня какое-то недоброе предчувствие…

Словно подтверждая тревоги Григория Григорьевича, ситуация с продовольствием усугублялась с каждым днем. Толпа начала громить лавки, чтобы добыть продукты. С новой силой вспыхнули забастовки. На улицах под руководством вновь образованного Петросовета одна за другой вырастали баррикады.

Была распущена Дума. Но депутаты расходиться не пожелали. Напротив, они стали организовывать собственное параллельное правительство, привлекая на свою сторону войска, отказавшиеся стрелять в распоясавшуюся толпу.

Григорий Григорьевич уже на собственном деле испытывал задержку поставок. Несколько вагонов товарищества братья Елисеева застряли где-то на подъезде к Петербургу. Он обзванивал инстанцию за инстанцией, где ему давали противоречащие друг другу объяснения. Более всего Гришу вывел из себя чиновник, который сослался на снегопад, хотя сложно было представить, что типичная февральская морось вперемешку с мелким снежком могла служить серьёзной преградой на пути железнодорожных составов. Воспользовавшись связями, Гриша выяснил, что все ниточки ведут в Думу. Тогда он решил не затягивать и отправиться туда напрямую, чтобы во всем разобраться и вызволить свой груз. Елисеев был страшно зол и готовился к грандиозному скандалу.

Григорий с трудом подъехал к Думе, прорвавшись через грязное месиво слякоти и столпотворение бунтующих и зевак. На душе у него было крайне неспокойно. Первый день весны навевал самые мрачные воспоминания. Ровно тридцать три года назад, в такой же мартовский день, был убит Александр II. И, хоть Григорию Григорьевичу не приснилась накануне покойница Елизавета, все же его одолевали самые страшные предчувствия.

Наивно было думать, что кто-то в царящем в Думе хаосе станет заниматься его вагонами. К Родзянко, как и к остальным худо-бедно значимым фигурам, было не прорваться. Гриша уже собрался уходить, как вдруг увидел великого князя Кирилла Владимировича, который бодро поднялся по лестнице и направился в кабинет к председателю распущенной государственной Думы. На плече представителя императорской семьи с вопиющей наглостью, ни капли не стыдясь своей предательской сущности, красовался алый бант. Как же нелепо смотрелся знак приверженности революции рядом с царскими вензелями на погонах! Однако Кирилла Владимировича, похоже, это не смущало. Григорий же едва не потерял дар речи.

– Имею честь явиться в ваше распоряжение вместе с вверенным мне Гвардейским экипажем! Я желаю блага России! – чеканно отрапортовал великий князь Родзянко. Если только уместно упоминать титул в отношении обладателя революционного банта.

Румянец Михаила Владимировича стал настолько ярким, что мог соперничать с новым княжеским украшением. Председатель раздулся от удовольствия и, казалось, вот-вот лопнет от ощущения собственного величия. Вряд ли даже в самых смелых мечтах он мог представить, что к нему на поклон явится один из претендентов на Российский престол, пусть даже и не первой очереди.

Его слова благодарности князю и гвардейскому экипажу утонули в солдатских криках «ура».

«Ай да Мария Павловна! Какая месть! Клинок в спину государю!», – подумал Гриша. Зазвенело в ушах. Было душно и жутко стыдно за князя. Елисеев отвернулся, чтобы не видеть этой унизительный сцены. Но это не принесло облегчения, поскольку теперь он уперся взглядом в ухмыляющегося Закретского. Душевные страдания Григория, которые были написаны у него на лице, явно доставляли огромное удовольствие графу.

Не в состоянии далее выносить мучения, Григорий ринулся прочь из смердящего предательством и вероломством Таврического дворца. Лишь набравши полные легкие свежего воздуха, Гриша немного пришел в себя.

Понурый он вернулся домой, где его ждал неожиданный сюрприз. Взволнованная Вера Федоровна сообщила, что в гостиной его ждет Мариэтта.

VI

Два года Елисеев не виделся с дочерью. Переехав к братьям, она всячески избегала