трубили лидеры февральской революции, что многие обыватели искренне в него уверовали. Сомнений в предательстве интересов России царем и, особенно царицей, у этой публики не было, но хотелось посмаковать детали и выбить последнюю опору из-под ног тех, кто продолжал сокрушаться о монархии. Для этой цели Временное правительство организовало чрезвычайную следственную комиссию, в которую вошли самые рьяные ненавистники царизма и семьи Романовых из рядов Петросовета.

Елисеев узнавал последние новости, и у него было полное ощущение, что все это какой-то ночной кошмар. Происходящее за окном просто не могло быть правдой. Он сам много раз предупреждал о заговорах против царской семьи, но все же надеялся, что самые страшные прогнозы не материализуются.

– Что же дальше будет? – растерянно бормотал заехавший навестить Григория Кобылин: – Закончится когда-то этот ад кромешный? Как дела вести в таком бардаке?

– Пропала Россия, – Елисеев и хотел бы быть оптимистом, но чутье снова подсказывало ему, что худшее еще впереди. К сожалению, предчувствия его давно не обманывали.

– Почему же Михаил Александрович отрекся за всех Романовых, а не в пользу следующего по очереди? – куда-то во вселенную обратился Александр Михайлович: – Я бы сейчас даже на Бориса Владимировича согласился, пожалуй. Всяко больше порядка было бы… Хотя…

– Саша, я ведь не рассказывал тебе, что видел Кирилла Владимировича в Думе за день до отречения Государя. Такой позор! Он нарушил присягу! – Гриша достал из секретера бутылочку мадеры и, наплевав на запрет врачей, налил им с Кобылиным по рюмке: – Явился в распоряжение думских мятежников!

Елисеев залпом выпил рюмку и, приоткрыв дверь, выглянул проверить, не идет ли Вера Федоровна, которая строго следила, чтобы он выполнял предписания врача.

– Думается мне, поэтому Михаил Александрович и не передал престол дальше по цепочке…

– А я слышал, что Кирилл Владимирович после ареста царя ушел в отставку в знак протеста и бежал в Финляндию.

– Думаешь, совесть замучила? Или испугался, что и до него доберутся? Доверять этим Думским проходимцам нельзя. Как они только дерзнули дознание в отношении царя и царицы начать!

– Несусветная наглость! Но я уверен, все пустое – они ничего не найдут!

– Не найдут, так сфабрикуют! Хотя у нынешнего правительства судить императора – кишка тонка!

***

Той весной в Петроград прилетели не только грачи, но и черные вороны, чтобы выклевать последнюю плоть из растерзанной беспорядками России. В апреле на финляндский вокзал в пломбированном германском вагоне прибыл Ленин. Вождя будущей социалистической революции встречали солдаты и матросы. Были и представители Петросовета, но Ильич их демонстративно игнорировал. Зоя, которая вместе с Шурой ликовала в толпе встречающих, тут же смекнула, куда вечер дует, и с того самого момента товарищей из Петросовета в ее каморке Саша больше не встречал.

Толпа вынесла Ленина на руках к броневику. Он кратко и резко выступил, призывая не сотрудничать с Временным правительством, а стремиться к мировой социалистической революции. Удивительно, он ни секунды не стоял спокойно, всегда был в движении. Шура видел, как у Зои горели глаза, когда она смотрела на своего революционного идола. От ревности в нем закипала кровь. Саша знал, стоит этому плешивому, картавому коротышке только пальцем поманить, и его Валькирия отдастся ему во имя своих революционных идеалов. Шура все же не очень понимал, как в этом случае связаны плотские и высшие духовные стремления, но он списывал это на свое неудачное классовое рождение и воспитание. Будучи гимназистом, когда он тайком читал «Песнь о соколе», он считал себя окрыленной птицей. Это ведь он мечтал о равенстве для всех, о свободе, о пламени борьбы! Ужом в его понимании, безусловно, был отец, Григорий Григорьевич. Но Зоя посеяла в нем сомнения, а что если он действительно червь, который рожден лишь ползать? Что если из-за того, что он купеческий сын, ему с рождения отказано в умении летать? Эти мысли разъедали его, поэтому, во что бы то ни стало, Саша решил стать настоящим, истовым революционером и отречься от всего, что могло бы хоть как-то связывать его с классом капиталистов. Если для этого ему нужно было отречься от отца и совладать со своей ревностью, принимая измены любимой женщины, он и на это был готов. И все же чувство собственности нет-нет да предательски оживало в нем.

К счастью Шуры в восторженной толпе Ленин Зою не заметил. Вскоре он умчался в дом Кшесинской. Какая злая ирония! Особняк возлюбленной двух великих князей и давнего юношеского увлечения императора стал гнездом большевизма.

XII

Елизавета вопреки уговорам отца Александра Григорьевича все же решилась ехать в кумысолечебницу, уверовав в волшебную силу молока кобылы в борьбе с чахоткой. Старый банкир, недавно потерявший супругу, страшился думать о долгой разлуке с дочерью. Что если он умрет, не дождавшись ее? Он надеялся, что муж отговорит ее от поездки в столь опасное время. Но Иван Яковлевич посчитал, что это могло бы выглядеть эгоистично, будто ему в тягость остаться ненадолго без супруги. Как опытный врач, он понимал, что смена климата может по крайней мере сгладить обострение. Кроме того, кумыс действительно славился сильным лечебным эффектом при болезнях легких. Где-то в глубине души ему даже хотелось немного отдохнуть от деятельной супруги, поэтому идея Лизы поехать вдвоем была отвергнута в самом ее зачатке. Он был значительно старше жены, и с каждым годом разница в возрасте становилась все более заметна. В свои шестьдесят Иван Яковлевич чувствовал себя дряхлее свекра, которому было почти восемьдесят, но который до самой кончины Елены Ивановны был полон кипучей энергии.

Всё семейство отправилось провожать Елизавету на вокзал.

Видя толпы людей, покидающих столицу, на душе становилось только тоскливее.

– Телефонируй сразу же по прибытии! – наказывал Александр Григорьевич, которого переполняли дурные предчувствия.

– Непременно! Не волнуйтесь! – Лизе было нестерпимо жаль оставлять отца теперь, когда он так сдал после смерти мачехи. Но еще страшнее ей было запустить болезнь и, в конце концов, оставить сиротами детей: – Папа, и все же я настаиваю, чтобы вы пока переехали в Белогорку! На время… Отвлечетесь от всего этого Петроградского безумия! По крайней мере там безопаснее!

– Но сначала я должен закончить некоторые срочные дела… – Александр Григорьевич не хотел быть никому обузой и переезжать к зятю не собирался.

– Мама, я хочу с тобой! – у Аллочки уже дрожал подбородок. Расставание с матерью всегда давались девочке нелегко.

Елизавета улыбнулась и, обняв детей, поцеловала каждого в макушку.

– Обещаю, вы не успеете даже соскучиться! И я привезу вам множество гостинцев!

Она села в вагон и, пока поезд отъезжал, махала оставшейся на перроне семье.