class="p1">— Иногда.

— То-то, иногда. А на Сафьянова бочку катят, хотят обвинить в махинациях с иностранными долгами, которые проводились через банк Овчинникова. Болтают о нецелевом использовании средств. Здесь надо догадаться, на кого стрелки переведут. Может, и на Сафьянова. В бедной стране премьеров надо периодически менять, чтобы было на кого списать нищету населения. А может, и на Овчинникова. И в том, и в другом случае — скандал вокруг Большого. Ведь Овчинников недавно Попечительский совет возглавил.

— Но ведь, наверно, с подачи Сафьянова?

— Конечно. Они-то оба отмажутся, а ты Овчинникова тоже — ни-ни.

— А я и не собирался, у меня на него ничего нет.

Даниил Евгеньевич отошел в сторону.

«Ну и влип же я, — думал Степанов. — На что бы я ни решился, все может быть истолковано в дурную сторону. Влип».

Пошатываясь, подошел Битнев.

— Ну как ты, Андрей Алексеевич? Оклемаешься? — участливо поинтересовался Степанов.

— Кажется. А ведь чуть не убили, шакалы!

Степанов понял, что речь идет об охранниках премьера. Внезапно кто-то дернул следователя за рукав. Он оглянулся, увидел Николая. Но Василий Никитич даже не успел удивиться, потому что на сцену ворвалась билетерша.

— Убили! Убили! — рыдала она. И налетев на Степанова, принялась колотить его кулачками.

— Это не я убил его, — крикнул Василий Никитич.

Николай пытался оттащить вдову от отца. На помощь поспешили два администратора. Женщина отчаянно рыдала, припадая к телу мужа. Степанов посмотрел на нее с досадой и жалостью.

Сцена двадцать первая

Николай потащил отца на лестничную площадку второго этажа, огражденную мраморным парапетом. Отсюда открывался вид на фойе.

— Слушай, батян, тут две тетки болтают про этого, про Сафьянова. Тебе, наверно, интересно.

Степанов нагнулся. Внизу остановились Грушева и Молочкова в накинутых на плечи норковых шубках.

— Ну, — Степанов улыбнулся, — это не тетки. Это молодые красавицы, балерина и певица.

— Им же за тридцатник, — протянул сын.

— Разве это много?

— Еще бы. Старухи!

— Ну, это только для тебя.

Степанов прислушался. И вправду было прекрасно слышно: акустика была, как в зрительном зале.

— Какой он сентиментальный, этот Сафьянов, — звонко проговорила Молочкова.

— Никак не может забыть свою покойную жену, — подхватила Грушева.

— И как Томская это терпела?

— Ну, она терпела недаром!

— Ты имеешь в виду деньги?

— А что же еще!

— А ты заметила фото Томской на камине?

— А в спальне — фото покойной супруги.

— Послушай, у тебя с ним серьезно?

— Что может быть серьезного у премьера с балериной?

— А почему бы и нет?

— Ты представляешь, какой шум поднялся бы? А Мих-Мих шума не любит. И потом, если бы он сделался моим официальным мужем, он уже не мог бы продвигать меня.

— Почему?

— Ну, знаешь.

— Лучше так?

— Конечно, лучше не раздражать общественное мнение. А слухи мне безразличны.

— Покурим?

Закадычные подружки отошли к подоконнику и закурили. Степанов оглянулся на сына. Бедный мальчик. Сколько разочарований для него.

— Не знал, что балерины курят, — прошептал Коля.

— Бывает, — дипломатично заметил отец.

Задушевный женский разговор между тем продолжался.

— Как ты на него вышла?

— Уметь надо.

— Галка не простила бы тебе.

— Ты уверена, что старуха померла?

Собеседница промолчала.

— Надо бы успокоить Мих-Миха, пусть не убивается так.

Подружки прыснули.

— Я-то его успокою. Но как бы мое посмертное фото не пополнило его коллекцию.

— Он твой портрет на кухне повесит. В комнатах уже нет места.

— Завидуешь?

— Он умеет любить. Я хотела бы, чтобы меня так любили.

— Пока я жива, и не надейся.

— Не дуйся. Я пошутила.

— У него ведь всего две памятные фотки: жены и Томской.

— Тебя на гастроли берут?

— Глупый вопрос.

— Поможешь мне?

— А что, есть проблемы?

— Царедворского побаиваюсь.

— Не бери в голову. Его скоро устранят. Мих-Мих сказал.

— Ой, как здорово! Дай я тебя поцелую. И... вот тебе.

— Серьги? Зачем?

— Просто так.

— Дорогущие.

— Не имеет значения.

— Ты только не подумай, что меня надо будет подкупать, как Томскую.

Николай поскользнулся и ухватился за балюстраду. Женщины разом подняли головы. Степанов и Николай уже спускались вниз.

— Прячетесь, господин сыщик, — сыронизировала Молочкова.

— Напротив, рад вас видеть.

— Желаете обыскать? Мне раздеться?

— А вот этого не надо, — следователь покраснел.

— Ах да, здесь дети, — балерина кивнула в сторону Николая. Тот посмотрел сердито.

Молочкова приблизилась к Степанову почти вплотную. В ее дыхании смешивались запахи губной помады, сигарет и дорогого шоколада.

— Скоро ли обнаружится еще один труп? — спросила Молочкова с вызовом.

— Для того чтобы количество трупов не увеличивалось, надо помогать следствию, — наставительно проговорил Степанов.

— Если вы на меня намекаете, то я всегда готова помочь лично вам.

Молочкова кивнула Грушевой и, подхватив Степанова под руку, углубилась с ним в фойе.

— Ирка! Я ему сейчас всю правду открою, — крикнула балерина подруге, на мгновение обернувшись.

— Я вас слушаю, — сказал Степанов.

— Я знаю все. И все в театре знают. Да и вы ведь знаете больше, чем начальство позволяет.

Степанов сунул руку в карман и незаметно включил плеер, обнаруженный у убитого охранника. Теперь диалог Молочковой и следователя записывался на диктофон.

— Если, по-вашему, я все знаю, тогда что же вы хотите мне открыть? — полюбопытствовал Степанов.

— Я вижу, вы мною интересуетесь, — начала балерина. — Так вот, Мих-Мих сказал, что дело по-любому закроют. А вам с нами еще работать и работать, если, конечно, вас не снимут. Я хочу кое-что прояснить для вас.

— Вы говорите загадками. Как это я буду с вами работать? Я ведь не дирижер и не директор Большого.

— Нет, будете работать, в ближайшие пять лет или, может быть, в ближайшие три года.

— Почему именно такой срок?

— Потому что именно столько лет я буду королевой театра.

— Ну, допустим. А почему так недолго?

— Галина Николаевна правила четыре года до Сафьянова и три года с ним. Я столько не протяну. Лет пять или года три. А там посмотрим. Интуиция редко подводит меня.

— В вашей интуиции вы, как и Галина

Николаевна, полагаетесь, разумеется, на кого-то... — Степанов помнил о включенном диктофоне и потому вместо слов только поднял глаза к потолку.

— Ошибаетесь, господин следователь.

— Меня, между прочим, зовут Василий Никитич.

— Это все равно. Дело не в том, кто тебя поддерживает наверху, дело в собственных волевых качествах. Вы что-нибудь слышали о Кшесинской?

— Слышал.

— Невысокого полета балерина была, но благодаря покровительству Николая II, а затем великих князей целых десять лет распоряжалась в театре, как у себя дома. А Дункан, Айседора? Танцевала голая,