ни разу не встретились, хотя от Москвы до Питера всего ничего – четыре часа на «Сапсане». Но он не звонил, а она не навязывалась. Все правильно и закономерно. Небольшой приятный роман, закончившийся без никому не нужных выяснений отношений и боли. Может, только в глубине души подало голос уязвленное самолюбие, но с ним Ника легко справилась. И вот Архимед вернулся. Звонила Оля, намекала, что прекрасный грек приедет к ним на дачу в новогоднюю ночь и уже пару раз интересовался, будет ли Ника.

А Ники-то и не будет. В этот раз шампанское и бенгальские огни как-нибудь обойдутся без нее.

– Ну как же так? – недоумевала Оля.

– Прости, не могу, я немного приболела, останусь дома, – отвечала Ника, закрывала глаза, представляла себе не глаза, а погибель, но внутри все молчало.

Теперь Архимед чья-то другая погибель. Не ее.

Ее погибель сейчас неизвестно где: может, в Москве, а может, в Нижнем Новгороде.

Ника обвела взглядом свою стильную квартиру в минималистичной бело-серой гамме, которую подарила сама себе на тридцатилетие. Трешка в новостройке, двенадцатый этаж, из окна – панорама Москвы со спальными районами, лентами дорог и городскими парками. Рядом – станция метро, супермаркеты, рестораны, фитнес-зал, салон красоты, химчистка, школа, детский сад, нотариальная контора, кабинет психолога. Все под рукой.

Зачем ей одной трешка? На перспективу. Родится ребенок, ему нужна своя отдельная комната. Ника поднесла ладонь к плоскому животу и откинулась головой на спинку дивана.

Дыши, Ника, дыши. Вдох-выдох. Вдох-выдох… Вот так.

В углу около дивана стояла небольшая искусственная елка. Ника принесла ее неделю назад, когда поняла, что никуда на Новый год не поедет, а будет встречать его дома одна, и что у нее совсем нет никаких праздничных украшений. В итоге были куплены набор ярко-красных с золотом шаров и набор стеклянных фигурок, красно-желто-белых: домик, лошадка, щелкунчик, колокольчик и сердце, а еще гирлянда из разноцветных фонариков.

И вот сейчас в квартире у Ники стояла нарядная елка, в холодильнике лежали баночки селедки и маринованных огурчиков, на плите в эмалированной кастрюле ждали своей участи несколько очищенных картофелин. Все это ближе к полуночи она собиралась запивать крепко заваренным сладким чаем с имбирем. Праздничный ужин хоть куда.

И на часах – десять вечера.

К горлу снова подступила тошнота.

Дыши, Ника, дыши…

За окном слышались характерные звуки. Кто-то, не дождавшись двенадцати, уже начал запускать хлопушки и салюты, слышались звуки сигнализации и клаксонов. Чья-то машина среагировала на ранний салют, кто-то явно не смог припарковаться. Кажется, весь этот огромный город жил сейчас предпраздничной суетой: последние закупки продуктов и подарков, кулинарный аврал на кухне, поход в гости и прием гостей, телефонные звонки с поздравлениями, шум, беготня, громко работающий телевизор, по которому бесконечной вереницей транслируют старые фильмы…

И только у нее тихо. Тихо-тихо… Ника никому не звонит и никого не поздравляет. На работе пять дней назад был корпоратив, который она еле высидела и сбежала при первой возможности. Не могла смотреть на фуршетный стол. Зато сказала неплохой тост, послушала несколько в ответ, едва пригубила шампанское, а потом, спрятав за щеку кислый леденец, приказала себе дышать. Снова дышать. А что еще оставалось делать?

С сотрудниками поздравились еще в последний рабочий день, Оле Ника позвонила пару часов назад пожелать здоровья и счастья, а также подтвердить, что на дачу не приедет, а больше… звонить некому.

С мамой у них практиковалась переписка, потому что мама была в вечных мероприятиях и звонков не слышала.

Когда немного отпустило, Ника включила телефон и вошла в классный чат. Да-да, у них теперь снова существовал их классный чат. И снова без Надежды Петровны. Кто бы мог подумать, что из спонтанной идеи отметить одним махом юбилей Надежды и пятнадцатилетие выпуска выйдет нечто с долгоиграющими последствиями. Вот, допустим, этот чат, куда были включены все тогда присутствовавшие.

И общались ведь! Не каждый день, но… чат оказался живой. В нем даже Антон Свешников появлялся. Правда, крайне редко, исключительно чтобы поздравить кого-нибудь с днем рождения. Зато Маша Пеночкина, теперь у нее была другая фамилия, но для всех она так и осталась Пеночкиной, отмечалась чуть ли не через день и почти всегда с новым эффектным фото. Теперь все более-менее были в курсе дел друг друга.

Посох, например, все же получил от Антона деньги и вовсю снимал свой новый фильм. Оказалось, что это школьная мелодрама. Если верить той же Маше, которая все-таки переспала с Посохом, деньги Антон дал с условием, что в новом фильме найдется роль для Люды Чалых. Пусть не главная, пусть второстепенная, но с несколькими появлениями на экране и словами. И Люде такую роль дали. А потом, раз уж новое кино было про одноклассников, Посоху пришла в голову гениальная идея снять сцену в школе – встречу выпускников. Как он сказал: «Для придания картине нужной атмосферы». Главные герои – одиннадцатиклассники – смотрят через окно на уже совсем взрослых выпускников школы, пришедших навестить учителя. Мол, вон у них как, а что будет у нас? Мы так сумеем? Вот для этой сцены Посох решил не набирать актеров массовки, а сняться самим. Чем не повод снова собраться вместе? Там и надо-то всего минуты три-четыре экранного времени. Скользящая камера, фоном тихая музыка и голоса. Все сидят в бывшем классе, вспоминают, смеются, кто-то принес гитару… Никто не верил, что Посоху это удастся организовать. Но удалось! Съемка заняла один день. Это было в ноябре. Даже Пашка Савельев из Нижнего приехал, даже Надежду Петровну удалось уговорить прийти. А на столах были чашки и чайник, кто-то принес торт, кто-то конфеты. Под конец дня уже никто не понимал: это была съемка кино или просто теплые посиделки. У Свешникова имелся всего час, поэтому в первую очередь снимали его. Он сидел с Соней за третьей партой у окна, как и все школьные годы.

А Ника села за вторую у стены, рядом с ней приземлился Пашка. Они тогда виделись в последний раз. Даже не ссорились… Просто жизнь резко изменилась.

Пашка… До памятного майского вечера встречи выпускников Ника не общалась с ним много лет. Она и забыла о Пашке Савельеве, занятая собственной жизнью, собственной карьерой. А потом, когда стало известно, что он все же приедет, почему-то ждала. Память услужливо рисовала высокого тощего мальчишку, болевшего биологией и мечтавшего стать ученым. Как он теперь живет? Каким стал?

А он стал ученым, работал в лаборатории, создавал новые и очень нужные лекарства.

Он стал