«Перестань!» — скомандовала она себе. Где-то глубоко внутри онасознавала, что не должна лишать себя надежды, не должна сдаваться Карлу и егобезумной «любви». Однако поддерживать в себе оптимизм ей становилось всетруднее и труднее.

Эти два дня показались ей двумя годами, и Элизабет ощущала,что они невероятно изменили ее. Ей приходилось иметь дело с такими вещами,встреча с которыми ей никогда и не снилась — с тем, например, что все еедвижения были ограничены, что она была лишена возможности общения с прочимилюдьми, исключая самого Карла.

Были во всем этом и настолько существенные для ееповседневной жизни вещи, что Элизабет никогда и не думала, что может оказатьсялишенной их. Вещи простейшие, вроде того, чтобы иметь возможность почесать себеспину или прилечь, когда устала, или отправиться в ванную, когда бы ей это низаблагорассудилось... Прошло уже два дня с тех пор, как она принимала душ ичистила зубы. Теперь это было недоступно, и от мысли о том, что для нее этобудет делать Карл, в животе у Элизабет так и забурлило от отвращения. Нет-нет,об этом и речи быть не могло! И если ей когда-нибудь суждено выбраться отсюда,то первое же, что она хотела бы сделать, — это провести часиков пять в своейванне.

А еще она сильно тосковала по звукам — нет, не просто по человеческимголосам, а по тем повседневным шумам, которые обозначали бы, что онапо-прежнему является частью мироздания. Хотя по ночам и доносились случайныеприглушенные звуки с относительно отдаленного расстояния, в дневное время всебыло тихо, словно целый мир куда-то упаковали и увезли с глаз долой. Не было нидребезжания труб отопления, ни тиканья часов, ни капания воды из кранов... Апомимо всего этого Элизабет приходилось иметь дело с продолжительнымиприступами холода и голода.

Остальной мир уже начинал ощущаться ею как своего родавоспоминание. Впечатление было таким, словно все, что происходило с ней доэтого похищения, было с каким-то другим человеком, в другой жизни.

Чтобы побороть это ощущение, Элизабет усилием волизаставляла себя вызывать воспоминания о своих друзьях, о семье... Она понимала,что для нее было жизненно важно продолжать вспоминать, что в этом, быть может,был единственный способ сохранить контроль над собой. В особенности же онанаполняла свои мысли воспоминаниями о Джессике и себе самой, начиная от ихпервого дня в детском саду и кончая их самым последним приключением с ДжеремиФрэнком. Они прошли вместе через столь многое, что Элизабет казалось: онасмогла бы пережить это страшное испытание, думая обо всех этих случаях в их жизни.

Позволив себе вволю погрузиться в эти воспоминания, Элизабетдаже захихикала, вспомнив об одном конкретном случае. Он был связан сярко-желтым свитером с У-образным вырезом, который Джессика подарила Элизабетна ее тринадцатилетие. Элизабет считала, что свитер слишком уж ярок, но вскореДжессика принялась одалживать его у сестры. А еще немного погодя Элизабет сталоясно, что Джессика купила этот свитер, намереваясь сама носить его.

Элизабет было тогда обидно, что Джессика не позаботиласьподарить ей что-нибудь, чего хотелось бы ей, поэтому она нанесла ответный удар.Она «нечаянно» так выстирала этот свитер в стиральной машине, что он сел, апотом как пи в чем ни бывало положила его обратно в ящик комода. И когда вследующий раз Джессика попросила одолжить ей свитер, то была просто взбешена,увидев, во что он превратился. Она вернулась в комнату Элизабет с ближайшим«оружием», оказавшимся под рукой, — с подушкой, которой и залепила сестре поголове. Элизабет не замедлила дать отпор, и не успели они обе и глазомморгнуть, как оказались втянуты в самое продолжительное сражение на подушках наих памяти. К тому времени, когда девочки дружно воззвали к перемирию, обе ониустали и, расхихикавшись, даже не смогли толком припомнить, с чего же этопоначалу так взъярились друг на друга.

Когда это воспоминание поблекло, Элизабет вызвала в памятиновое, на этот раз о Тодде. А после этого — еще одно. Такого рода упражнения посамонаблюдению частенько помогали ей, когда она о чем-то писала. Но теперь онабережно лелеяла эти воспоминания, дорожа ими больше, чем когда-либо могла ипредставить. Теперь это было все, что у нее осталось.

Макс стоял в похожем на глубокую пещеру главном вестибюлеединственной больницы Ласковой Долины. Он, Джессика и Тодд примчались туда впорыве эмоций и вопреки интересам дела, но теперь, когда Макс остался один, онзнал, что ему делать дальше.

Они решили разделиться, и каждый должен был обойти «свой»участок больницы имени Фаулера. Они решили спрашивать каждого, кого им удастсянайти из работавших в субботнюю смену, в день исчезновения Элизабет. Надо былоспрашивать их, где именно они находились, кого они видели и что вообщепроисходило. Эта троица могла лишь надеяться, что где-то в процессе всех этихнаблюдений найдется кроха информации, упущенная полицией, некая нить, котораяприведет их к местонахождению Элизабет.

Макс внимательно обозревал суетливое зрелище вокруг себя:медсестры в свежих хрустящих халатах и туфлях па резиновой подошве, врачи сразбухшими сумками с медицинскими инструментами, посетители, снующие туда-сюдачерез вращающиеся двери... Откуда же ему начать? Мог ли хоть кто-нибудь из всехэтих людей рассказать ему что-либо об Элизабет Уэйкфилд? И в конце концов, набравв легкие побольше воздуха, он подошел к женщине, сидевшей у справочного столарядом с входом. Но она мало что сказала ему. Не лучше обстояло дело и со всемиостальными людьми, с которыми он заговаривал на этом этаже: с большинством изних уже беседовала полиция, и они не слишком-то рвались пересказывать то, чтознали, какому-то мальчишке-школьнику.

Испытывая разочарование и в то же время твердую решимостьсделать все, что в его силах, а заодно и не упустить случай очистить от подозренийсвое имя, Макс доехал на лифте до четвертого этажа. Короткая прогулка отлифтовой площадки привела его в комнату ожидания, где он обошел сторонкойгруппку встревоженного вида людей и двинулся по другому коридору в сторонупоста медсестер.

Прошу прощения, — нервно сказал он дежурной медсестре. — Ярасследую исчезновение Элизабет Уэйкфилд, и мне бы хотелось задать вамнесколько вопросов.

Медсестра средних лет внимательно всмотрелась в Макса сквозьсвои очки.

Вы ведь не из полиции, нет? — в ее голосе отчетливо слышаласьнотка сомнения.

Нет, мадам, я ее друг. Я интересуюсь... может быть, вы моглибы сказать мне, работала ли она на этом этаже в прошлую субботу?

Ах, эта бедная девочка, — печально сказала медсестра, —такая нежная, такая молоденькая...

Ожидания Макса окрепли.

Значит, она работала здесь в субботу?

—Ну да, работала. Во всяком случае, я ду­маю, что это былаЭлизабет. Вы же понимаете, это могла быть и ее сестра-двойняшка. Я никогда немогла отличить их друг от друга.

Спасибо вам.