Прислонившись к сиденью «Ямахи», я закурила и стала ждать, вглядываясь в пустое небо и тёмный пейзаж. Почувствовала движение – наверно, какой-то ночной хищник. Вдали эхом раздавалось скуление псов или койотов.

На горизонте показались огни. Я напряглась, продолжая ждать, чувствуя, что фургон вот-вот устремится прямо ко мне, а из него бросятся… кто? Солдаты? Или, что хуже, хорошо одетые американцы?

Огни проехали мимо – красные задние фары на грохочущем пикапе, набитом пустыми ящиками, освещавшие дорогу передо мной. Я залезла на «Ямаху» снова, завела её и поехала за пикапом – так близко от него, насколько хватало смелости.

* * *

Мы приехали к перекрёстку с ещё открытыми семейными бизнесами – маленькой автозаправкой и mercado, ярко освещёнными флуоресцентными лампами. Пикап-развалина поехал дальше, а я свернула и остановилась на парковке, усыпанной белым щебнем. Надо мной гудели лампы, стаи насекомых бились об них, и в этом свете всё выглядело блеклым и бесцветным. Я вошла в mercado, а мои ноги оставались слабыми и по-прежнему вибрировали.

– Здравствуйте, добро пожаловать в «Гас-и-Меркантида-Ласаро», – поприветствовала меня женщина средних лет с сальными волосами, заметным ожирением и зобом, от которого, казалось, можно задохнуться. – Если не можете что-либо найти, спросите меня.

Это был один из тех магазинов, где продаётся всё: мамалыга, свиной жир, молоко, сыр, вино, ликёр, пиво, чоризо, носки, зубная паста, коротковолновые радиоприёмники, ботинки, шляпы, жидкость для коробки передач, масло, аспирин, тампоны, картины на бархате, свечи, антенны, презервативы, книги в мягкой обложке, сигареты, «Фанта», порножурналы, фейерверки.

– Думаю, я всё нашла, – сказала я и выложила у кассы атлас Южной Америки, чернильную ручку, две больших бутылки пива, арахис, долгоиграющий фонарь и запасные батарейки, изоленту, две пачки сигарет «Житан», поддельную зажигалку «Зиппо» с человечком в пончо и словом «gaucho» сбоку и жидкость для зажигалки.

– Извините за странный вопрос, но… где я? – спросила я. Женщина посмотрела на меня, как на сумасшедшую. Возможно, так и было. Я добавила: – Фары на мотоцикле не работают. Ночь застала меня за городом, и пикап вывел сюда.

– Лос-Хигантес, – ответила женщина.

– Не такое уж и гигантское место, – заметила я.

Женщина, радуясь компании в ночное время, засмеялась громче, чем заслуживала шутка, и, всё ещё улыбаясь, начала меня рассчитывать, ища цену на каждом предмете и вводя число в кассу.

– Слышали новости? – спросила она.

– Новости? Какие?

– Новости! Все знают про новости.

– Значит, вы в преимуществе – я-то не знаю, о чём вы говорите.

– Папа Римский! Приезжает в Махеру! Вы же оттуда.

– Откуда вы знаете, откуда я?

– Да посмотрите на себя – кожаная куртка, здоровые ботинки. Я махерцев везде узнаю, – ответила женщина. На её зоб больно было смотреть – словно кожа была болотом, из которого поднимался кулак из плоти и колыхался при дыхании.

«Я махерцев везде узнаю».

– Папа Римский?

– Любовь сильнее. Понимаете? («El amor es más fuerte».) – Женщина за кассой сделала жест пухлой рукой, в пальцах которой утопали кольца. – Чтобы излечить Махеру. Говорят, Видаль собирается вернуть страну к демократии.

– Нет, не вернёт, – покачала головой я.

– Нет?

– Ни за что, – ответила я. – Если вернёт, мы убьём его.

– Но Папа сказал…

– Сколько это стоит? – спросила я. У кассы была стеклянная витрина с разнообразными ножами: простые маленькие перочинные ножи, такие же ножи побольше, другие, ещё больше – в ножнах и с рукоятями из кости, украшенными изображениями гаучо и голых женщин. Чем больше был размер оружия, тем выше была цена. У дна витрины ножи становились менее роскошными и более армейскими на вид; там я заметила изогнутый нож: одну из сторон лезвия венчали зазубрины. Его длина соответствовала ширине всей витрины – скорее он походил на мачете, чем на ножик. Ярлык на орудии гласил «Corvo», но цены не было.

– Зачем это вам? – спросила женщина.

– Подарок для папы.

– Он тут годами лежал, – она заглянула в ящик. – Я и не знаю, сколько он стоит.

– Нож над ним чуть меньше, и он стоит семьдесят пять песо.

– Сто песо, – сказала продавщица.

– Справедливо, – ответила я. – И точило ещё.

Женщина добавила к моим покупкам нож-корво и точило. Я заплатила. Выйдя из меркадо, я села на бетонную плиту, на которой стояло здание, прислонилась к стене и стала пить пиво, глядя на мошкару вокруг ламп над бензонасосами. Налила жидкость в зажигалку, зарядила фонарик батарейками, оставшиеся убрала в рюкзак. Стала курить, закрыв глаза в ожидании рассвета. Сон не шёл ко мне, а до зари было долго, и я вынула из рюкзака конверт с двумя клочками бумаги, достав третий из кармана.

Три клочка, три имени, но только две пары координат. Я заметила бы это и раньше, если бы у меня было время посмотреть на бумажку из дома Хорхе Кампоса.

Я открыла атлас, поднесла клочок с именем Алехандры к карте и нашла широту на севере, где-то среди высокогорных пустынь Махеры, а долготу – рядом с аргентинской границей, и отметила эту точку крестиком. Координаты Авенданьо с остальных клочков бумаги нашлись у крошечной деревушки на побережье, далеко на севере Махеры. Она называлась Ункера.

Если соединить Кордобу, крестик в высокогорной пустыне и деревушку Ункеру, получилась бы почти прямая линия на севере и северо-западе.

Откинувшись на стену и ожидая рассвета, я задремала. Выйдя наконец из беспокойного полусна, я вытащила корво, плюнула на точило и принялась водить тупым лезвием по грубой поверхности туда-сюда. Ритмичное движение ввело меня в своего рода транс, который прерывали только шипением тормозов, когда у заправки останавливались большие грузовики. В прицепах блеяли козы и фыркали кони; не попадая в ноты, свистели водители, проверяя шины у автомобилей, которые везли все подряд: скотину, дизельное топливо, виноград, подсолнечное масло, пшеницу, кукурузу, хлопок. От них вокруг стояла настоящая какофония. В сельской местности работа, казалось, никогда не останавливалась. Внимание водителей мой мотоцикл привлекал больше, чем я, несмотря на нож, который я точила у всех на виду. В Аргентине никто и не моргнул бы при виде оголённого кинжала. Вдруг лампы над насосами мигнули и погасли, и я осталась в темноте. Я легла на бетон, подложила под голову рюкзак, словно подушку, и уснула.

Когда на востоке проклюнулся свет, я снова оседлала мотоцикл и ехала почти до вечера, покрыв больше тысячи и ста километров. Местность становилась более высокой и голой: редкая трава уступала выбеленным на солнце камням и пыли – то белой, то цвета охры, то коричневой, то снова белой. Воздух был более разреженным. Когда усталость наконец настигла меня, я уснула на целые сутки в мотеле неизвестного и безымянного городка. Мой мотоцикл, как и в прошлый раз, разделил со мной номер. Телефон не звонил, или я его не слышала.