Но Лике в это время оказалось не до письма без указания адресата. Неожиданное несчастье с ее отцом свалилось, словно снег на ее голову, и сделало девушку глухой и слепой ко всему происходящему вокруг, тем более что, как говорится, ничто не предвещало.

Утро в военном гарнизоне Ново-Мариинска началось как обычно с пробудки и построения солдат. Капитан Михаил Скворцов поручил провести смотр подчиненным ему офицерам, а сам засел в кабинете за столом под небольшим портретом правящего страной императора Николая Второго писать отчет градоначальнику Гриневецкому, который намеревался в этот день посетить гарнизон с инспектированием. Скворцов дошел уже до половины, когда вдруг раздался оглушительный выстрел и душераздирающий крик.

Скворцов прислушался к взволнованным голосам, которые тут же раздались на плацу, и, нахмурившись, обратился к своему денщику:

– Влас, поди, узнай, в чем дело. Похоже, Кудрявцев опять набедокурил.

Денщик с готовностью вышел наружу и вернулся через пять минут со следующим донесением:

– Яков Степанович взялся обучать новобранцев стрельбе из винтовки, но, будучи в подпитии случайно прострелил себе правую ногу. Говорят, кость ноги раздроблена!

– Бедная Гликерия Яковлевна! Мало ей несчастий, так еще и эта беда свалилась на ее голову, – пробормотал капитан Скворцов, ничуть не сопереживая пострадавшему Кудрявцеву. Зато он весьма сочувствовал бедной девушке, бывшей жертвой пьянства и игромании своего отца. Только живейшее сочувствие Лике заставляло его, скрепя сердце, терпеть на службе нерадивого офицера, от которого было больше вреда, чем пользы, и заодно исправлять его промахи. Скворцов понимал, что выгнанный со службы Кудрявцев окончательно опустится и Лика, сделавшись дочерью нищего пропойцы, лишится в поселении и той небольшой толики уважения, которая ей оказывалась, как дочери служащего офицера. Теперь ее искалеченный отец должен оставить службу.

– И откуда Кудрявцев только водку берет! – сердито прибавил начальник Ново-Мариинского гарнизона. – Вроде нет у него на нее средств.

– Так народ у нас душевный, ваше благородие, у Якова Степановича друзья имеются, – охотно пояснил ему денщик Влас. – То пономарь Лукьян почтение ему окажет, то почтальон Гришаев стопочку нальет, то учитель латинской словесности Казик.

– Как, и пан Казимир Дромбовский тоже выпивает? – изумился Скворцов новости об алкогольной склонности ссыльного польского пана. – Он же мне казался приличнейшим человеком!

– Так водка можно сказать – единственная человечья отрада в этом медвежьем углу, ваше благородие, – развел руками денщик, явно недоумевая, что тут непонятно его начальнику. – Вот люди и пьют.

– Но-но, Влас, я тебе дам отраду! Только тебя в пропойцах не хватает, – предостерегающе сказал Скворцов в ответ на вдруг подозрительно заблестевшие глаза своего денщика и быстро надел фуражку, собираясь лично оценить масштабы случившейся беды. – Показывай, где Кудрявцев лежит.

Денщик открыл капитану дверь и повел его на дальний угол плаца. Там над окровавленным Кудрявцевым уже склонился прибывший градоначальник Гриневецкий, собираясь оказать раненому необходимую врачебную помощь. Он усыпил пострадавшего офицера хлороформом, извлек из его ноги пулю и, после перевязки тело находящегося в бессознательном состоянии Якова Степановича водрузили на телегу, запряженную смирным старым оленем Никиткой, какой обычно перевозили покойников.

Капитан Скворцов велел своему денщику отвезти Якова Степановича в его дом, и Влас стал свидетелем душераздирающей сцены встречи Кудрявцева его домочадцами при скоплении сочувствующих соседей. Лика, увидев из окна в зловещей телеге безжизненное тело своего отца, сразу подумала о худшем и, невольно прижав руку к сильно бьющемуся сердцу, не помня себя, выбежала из дома.

Она с плачем бросилась на грудь Якова Степановича и принялась громко взывать к нему:

– Папа, папочка, очнись! Господи, что же это такое, – папочка, отзовись!

В минуту острейшего дочернего горя Лика забыла обо всем том зле, который отец причинил ей, и помнила только об одном – что отец единственный родной ей по крови человек, который у нее имелся, и что она всем сердцем любит его. Она желала одного, чтобы он не покидал ее.

Вслед за Ликой заревела, как иерихонская труба, спешно спустившаяся по ступенькам крыльца тучная Варвара.

– Яков Степанович, благодетель, на кого же ты нас оставил! – запричитала она. – Очнись, кормилец наш, не бросай нас сирых и убогих на произвол судьбы!

– Барышня, барышня, не плачьте, живой Яков Степанович, живой, – поспешно сказал, желая прекратить поток женских слез, денщик Влас. – Он всего лишь ранен и спит под действием наркоза.

– Правда?! – недоверчиво проговорила Лика, вытирая мешающие ей видеть слезы. И тут, как бы в подтверждение слов Власа Яков Степанович медленно открыл глаза и еле слышно пожаловался ей голосом безмерно страдающего ребенка:

– Доча, больно-то как!

– Ничего, папочка, ничего, – обрадовано произнесла Лика, удостоверившись, что ее отец действительно жив. – Главное, что ты не умер, мы тебя вылечим!

Влас с Мироном осторожно подняли пострадавшего, положили его на самодельные носилки из крепких дубовых палок и брезента, затем понесли наверх в его спальню. Лика и Варвара начали хлопотать, готовя бинты для новой перевязки раненой ноги Якова Степановича, которая вновь начала кровоточить. Затем их пациента требовало накормить сытным обедом.

За всеми хлопотами по уходу за раненым отцом Лика забыла о конверте, который ей принесли из «Тюленя». Она не придала ему значения, считая, что письмо от трактирщика Петровича. Но в этот день состояние отца было для нее важнее всяких выгодных заказов. Девушка только под вечер открыла конверт и прочитала принесенное письмо, которое ударило ее словно током. Пароход «Ермак» должен был отплыть этим вечером и Лика стремглав, с растрепанными волосами выскочила из дома и принялась бежать по улице в трактир. Но в заведении ее встретил только Петрович.

– Поздно прибежали, Гликерия Яковлевна, лорд Трентон уже ушел, – сказал он ей и добавил укоризненным голосом: – А он до последней минуты вас ждал, все выглядывал. Как только кто заходил, сразу быстро поднимал голову, вскакивал, надеясь, что это вы идете. Грустный такой стал, подавленный от вашего отсутствия. А когда понял, что вы не придете, сказал: «Значит, я вовсе не нужен Гликерии Яковлевне. Прощайте, Савелий Петрович, видимся мы в последний раз. В Ново-Мариинск я не вернусь».

– Ах, не может этого быть, я догоню его! – воскликнула Лика, не желая верить последним слова Николаса, разбивающие все ее надежды.

– Не успеете, барышня, «Ермак» уже отплыл, – отрицательно покачал головой трактирщик, но Лика все равно устремилась к морю. Она миновала ряд длинных никак не заканчивающихся улиц, и побежала по берегу, усыпанному мелкой галькой. Чайки, целые полчища северных чаек, налетели на нее с громким криком, видя в ней злостную нарушительницу их владений, которую не следует пропускать вперед. Но Лика, закрываясь от них руками, почти падая под их напором, все бежала и бежала, тая в душе безумную надежду, что она успеет нагнать своего любимого.