Остается только Лариса, с которой у Любы всегда найдется очем поболтать – и об отце, и о здоровье бабушки, и о делах на заводе. Как жетак вышло, что соседская девочка стала ей ближе родных детей? Ну, может, и неближе, но она осталась единственной из младшего поколения, с кем Люба еще можето чем-то разговаривать.

«Дворники» исступленно метались по лобовому стеклу, счищаяобильные крупные снежные хлопья, через боковые стекла было почти ничего невидно, и Любе казалось, что они отрезаны от всего мира в этом замкнутомпространстве автомобиля, и как хорошо, если бы это никогда не кончалось, и Колявсегда был бы с ней рядом, в безопасности и покое, держал бы руки на ее плечахи говорил ласковые слова, и она могла бы больше о нем не волноваться. Оназакрыла глаза, прижалась щекой к руке сына, но вместо того, чтобы расслабиться,вдруг снова ощутила мокрый холод в тех местах, куда попал снег, когда онаупала. И почему полному счастью всегда мешают какие-то противные мелочи?

* * *

– Ну, как тебе мой подарок? – Змей довольноулыбнулся. – Ты удовлетворен?

– Подарок отличный! Спасибо! – искренне поблагодарилКамень. – Но, если я правильно понял, ты все-таки знаешь больше, чемрассказываешь.

Змей потупился и кокетливо повел овальной головой, мол, вашкомплимент мне приятен, но я от похвалы смущаюсь.

– Так ты мне скажи, этот маленький негодяй действительноинсценировал свое похищение?

– Действительно.

– Вот мерзавец, а? Нет, ты только подумай, какой жемерзавец!

– Согласен, – кивнул Змей.

– А я вот еще насчет Любы и Лели хотел спросить.Неужели Люба так глубоко про свою дочку понимает?

– А что тебя удивляет?

– Ну, знаешь, как-то… Странно. Люба же непрофессиональный психолог, чтобы так рассуждать. Если бы ты мне это рассказал ипрокомментировал, я бы не удивился, потому что ты к кому угодно в головувлезешь и самые скрытые мотивы оттуда выковыряешь, но чтоб Люба… Чудно мне это.Тем более она мать, а ты мне сам объяснял, что материнский глаз видитпо-особенному, плохого не замечает, а хорошее, наоборот, преувеличивает. Почемуже она про Лелю так все понимает?

– Интересно ты рассуждаешь! А то, что Люба про Колю всепонимает, тебя не удивляет? Ты уж привыкни, будь добр, к мысли о том, что Любавообще-то очень умная женщина, умная и тонкая, она сердцем правду чует, иникакого образования специального ей для этого не требуется. Она от природы такустроена, у нее интуиция.

– Интуиция много у кого, – упрямо возразилКамень, – а так про своих близких понимать могут только единицы.

– Вот Люба Романова и есть такая единица. У нее мозганалитический, она же экономист, а не кто-нибудь. И если ее интуиция что-точует, то мозг автоматически начинает это анализировать. Она и сама этого непонимает, не ощущает, она просто вдруг начинает чувствовать, как все происходитна самом деле.

– Бедняжка, – вздохнул Камень. – как ей,наверное, тяжело живется! Это ж немыслимое дело: про всех все понимать.

– Кроме себя, – подсказал Змей, ехидно улыбаясь.

– Ну да, кроме себя. Но ей-то каково! – Камень всене унимался. – Знать про сына, что он негодяй и подонок, и все равно еголюбить. Знать про мужа, что он ей столько лет изменяет, и все равно любить.Какое сердце это может вынести?

– Любящее, – коротко ответил Змей. – Люди зрядумают, что любовь – это вечный праздник. Любовь – это повседневная тяжелаяработа. И очень немногие умеют с этой работой справляться.

– Ты мне еще про Николая Дмитриевича расскажи, –попросил Камень. – А то Ворон к нему редко заглядывает. Старикдействительно сломался? Как-то с трудом верится, такой уж он был… Даже и незнаю, как сказать, ну, ты понимаешь.

– Тяжело старику. В предыдущем году, в девяностопервом, прекратили деятельность коммунистической партии и комсомола, потом Союзраспался. Представь, каково ему было с этим смириться! Он всю сознательнуюжизнь служил этому самому Союзу Советских Социалистических Республик и этойсамой компартии. Переживал Головин страшно. Если в момент путча он только ещенадломился, то к концу года уже сломался окончательно. У него возниклоощущение, что он перестал понимать действительность, перестал в нейориентироваться. Но это ощущение свойственно было многим в тот период. И изнего, из ощущения-то, есть только три выхода. Первый: признать, что изменениянеизбежны и логичны, и адаптироваться к ним. По этому пути пошла основная массатех, кому до пятидесяти, и очень немногие старики. Второй путь – сказать, чтоизменения плохие, действительность никуда не годится, и активно все отрицать,не принимая перемен. И третий, которым, к сожалению, пошел наш генерал Головин:я старый, никчемный, никому не нужный, выброшенный из жизни, я пересталпонимать происходящее, потому что мозги уже неповоротливые, я не поспеваю забыстро меняющейся жизнью, и мне остается только тихонько сидеть в уголке и литьслезы о напрасно прожитых годах. Но если с разгоном КПСС Николай Дмириевич ещехудо-бедно справился, потому как и сам считал, что путчем партия себя полностьюскомпрометировала, и говорил, что это уже не та партия, которой он верой иправдой служил полвека, то когда в январе девяносто второго года состоялосьпервое заседание Монархического блока, тут старик впал в полное отчаяние. Сэтим его рассудок смириться уже никак не мог.

– Так он что, головой тронулся? – озабоченноспросил Камень.

– Что ты, голова у него ясная, как в молодостибыла, – успокоил его Змей. – Никаких признаков старческого маразма.Но он действительно ослабел душой, это Люба верно подметила. Волнуется за всех,переживает, каждый день звонит Романовым по нескольку раз, интересуется, пришлали Леля, пришел ли Коля, дома ли Родик, все ли здоровы. И это при том, что Любараз в три дня ездит к отцу, покупает продукты, готовит еду, убирает квартиру.Николай Дмитриевич вбил себе в голову, что он уже совсем старый, ни в чемразобраться не может, все стало слишком сложным для него, он безнадежно отсталот жизни и уже никогда ее не догонит. Чуть что – на глазах слезы. Особеннокогда Люба от него уезжает. Опять, говорит, доченька, уезжаешь, оставляешь меняодного, я буду скучать, я буду тосковать, приезжай быстрее снова. Ужас! У Любычуть ли не инфаркт каждый раз случается – так ей его жалко. И сделать ничегонельзя, съезжаться и жить вместе старик категорически отказывается, здесь,говорит, мы с Зиночкой жили, здесь мама моя умерла, я из этой квартиры никудане перееду. Вот и весь сказ.

– Упрямый, – констатировал Камень.

– Упертый, – поправил друга Змей. – Еще о комспросишь?

– О, у меня вопросов много, – оживилсяКамень. – Я вот еще насчет Лели не все выяснил, на деда отвлекся.

– Ну, спрашивай.

– У нее кавалеры-то есть? Все-таки двадцатый годдевчонке, пора уже эти самые крутить, шуры-муры.