Алена молчала не оттого, что ей так уж плевать было направила дорожного движения и на все прочие узаконения. Нет, она была изумленадо крайности: ведь Покровка – улица непроезжая! Конечно, мелькают на нейгодом-родом кое-какие авто, но это или дорожные службы, или милиция, или машиныинкассаторов. Всем прочим въезд на Покровку и пересечение ее строго запрещено.Просто удивительно, что напротив Театра драмы не дежурит патрульная машина ГАИ.Ну ничего, сейчас их перехватят на площади Минина, там аж два поста: постоянныйоколо автобусной остановки под кремлевской стеной, и еще патрульная машина«стережет» стоянку такси неподалеку от Выставочного зала.

Странно, конечно… Патрульной машины нет и здесь. А которые споста, они там спят, что ли, в своей «стекляшке»? Неужели не видят, что «Мазда»не просто выехала с Покровки, но и не повернула в объезд сквера на площадиМинина – даже Алена, которая совершенно не была автомобилисткой, знала, чтонужно ехать именно туда! – а понеслась рассудку вопреки, наперекор стихиямпрямо на площадь?

– Лихо… – пробормотала Алена наконец. – Вообще-то…

И осеклась, забыв, что, собственно, хотела сказать. Ну вотздесь-то, напротив главных ворот кремля, Алексей всяко должен был свернуть наВарварскую! Конечно, его квартира находится на Большой Печерской, бывшей улицеЛядова, но и туда нужно объезжать по Минина, по Пискунова, в конце концов, таккуда ж он мчится, что, решил по Верхне-Волжской набережной добраться до дому?Вот уже здание биологического факультета университета, вот троллейбуснаяостановка, а там, впереди, Дом архитектора… уже въезд на набережную, слевапамятник Чкалову… Ой, слава Богу, Алексей сворачивает налево, ко вторым воротамв кремль. Отсюда можно попасть к зданию городской администрации и, междупрочим, к художественному музею, который располагается в бывшем доме бывшеговоенного губернатора.

Да, но въезд машинам без пропусков в кремль запрещен. Идяденька в будке охранника (ну наконец-то хоть один страж порядка нашелся вовнезапно обесстражевшемся городе!) уже грозно поглядывает на «Мазду», которая,словно ошалев, несется на запретную территорию.

– Алексей, вы что?! – воскликнула наконец Алена. – Ну хватитлихачить, право, уже не смешно. Остановитесь, у вас же будут…

Она не успела выговорить «неприятности», как Алексейтормознул так резко, что Алена едва не вылетела в ветровое стекло: конечно, онане застегнула ремень безопасности, да и Алексей его не надел и ударился грудьюо рулевое колесо.

– Что вами? – сердито крикнула она.

– Что со мной? – воскликнул Алексей и повернулся к ней.

Алена даже руки стиснула у горла, так испугало еепотерянное, бледное, потное лицо Алексея, его хриплый голос, его остановившиесяглаза.

А тот смотрел на нее, но словно бы и не видел. Зрачки егосузились, взгляд метался, губы дрожали.

– Алена, не пускай меня, – пробормотал он не своим,жалобным, измученным голосом. – Алена, я не хочу в музей, не хочу этого делать!Не заставляйте меня, да что вам от меня надо?! – вдруг закричал Алексей ивцепился в ручку двери. Но тотчас отпрянул от нее, сунул Алене пульт: – Невыпускай меня, слышишь? Ни за что не выпускай! Я ведь уничтожу ее, изрежу! Я нехочу! – Закрыл глаза, прошептал хрипло: – Совы… совы летят, какой туман, какаямгла… Как высоко, как прекрасно в высоте, а на земле… – Осекся, и тотчас лицоего изменилось, стало тупым, безжизненным, упрямым, осатанелым: – А ну, выпустименя! А ну, открой дверь!

И он навис над Аленой с таким выражением, что онаужаснулась. Безумные, пустые глаза, как страшно! Алена с силой отшвырнулаАлексея к дверце. Нажала на свою ручку, та не поддалась, Алена выставила пульт…Она представления не имела, как с ним обращаться! Странно, но в дверце что-тощелкнуло, она медленно приотворилась… Алена вылетела пулей, кажется, что-токрича от страха… Руки Алексея вцепились в нее сзади, но она снова отшвырнулаего и захлопнула дверцу.

Выставила пульт вперед, нажимала наугад на все кнопкиподряд, совершенно не представляя, что станет делать, если Алексей вырветсянаружу…

Видимо, нажала все правильно. А впрочем, и Алексей большеникуда не рвался – сгорбился, уронив голову на руль, притих.

Тогда Алена смогла наконец перевести дух.

Что это было, Господи помилуй?!

Дурацкий вопрос. Тот самый припадок безумия, о которомАлексей рассказывал раньше, – яростное стремление ворваться в художественныймузей и что-то там натворить с одной из картин. С какой? Да Господь ее знает,как она называется. Может быть, Алексею и самому это неизвестно, ведь когда иАлена, и Муравьев пытались у него вызнать название картины, он не мог ничегосказать. И сейчас не назвал ее.

А впрочем, какое имеет значение, как она называется, такартина? Сейчас важнее другое – что делать с Алексеем? Он полулежит на руле,впечатление такое, что лишился сознания. Где-то Алена читала, что после бурногоприпадка безумия больного всегда настигает приступ слабости. Алексей, значит,именно что больной?

Ну, диагноз ему должны поставить врачи, а они, судя по егорассказам, не слишком-то жаждут это сделать. Или просто в затруднении? В самомделе, картина вырисовывается странная и, наверное, труднообъяснимая.

Опять это слово – картина…

Какая же картина?

Имеет ли это значение?

Так, надо отвлечься от слова, от неизвестной картины,собраться с мыслями… Надо что-то делать, делать, на что-то решаться…

Да что особенно выдумывать? Надо немедленно вызвать кАлексею врача!

Что, прямо вот так набрать на телефоне 03 и вызватьпсихиатрическую бригаду? Приедут какие-то чужие люди, вкатят укол какого-нибудьпугающего успокоительного, заберут Алексея в психушку, может, даже смирительнуюрубашку на него наденут… А Алена спокойно пойдет домой?

Нет, это не выход. Все-таки не чужой человек…

Господи, ну почему она столь уединенно живет в своем родномвроде бы городе? Знакомства у нее чрезвычайно не полезные, она даже не знает, ккому обратиться в столь безумной (вот уж правда что!) ситуации. Был бы у неекакой-нибудь знакомый психиатр… а кстати, он был, был, но, на беду, самоказался психом и был упрятан с помощью Алены и Льва Ивановича Муравьева(именно тогда они и познакомились, кстати!) за крепкие решетки[4]. И с тех порона ни с психиатрами, ни с психологами, ни с психопатами больше не водилась.