Бургомистр смотрел на него, стараясь сохранить непроницаемоевыражение лица. Но природа выдала ему такое лицо, которое сложно было сохранитьнепроницаемым, и потому получалось у бургомистра плохо. Оно было пухлое исловно набитое изнутри комочками ваты, бугорками выпиравшими из крыльевкороткого носа, из щек… а подбородок и вовсе был ватный, мягкий – казалось,ткни – и палец утонет. И кожа у бургомистра была розовая-розовая, словно солнцеэтого лета, прохладного, но щедрого на светлые безоблачные дни, не обжигало еевовсе.

При том он был высок и держался, как подобает важномучеловеку, – выкатив вперед объемистый живот, с которого ниспадали складкибархатного красно-лилового платья. Во всем его облике было что-то неуловимонелепое, и Крысолов внезапно поймал себя на ощущении, будто сидящий в неудобномкресле человек прекрасно осведомлен об этом и сам прилагает старания к тому,чтобы казаться смешным. Это ощущение ему не понравилось. Да и взгляд убургомистра был испытующий.

У его ног, склонившись, стоял человек и что-то нашептывал,то и дело оборачиваясь на вошедших. Наконец он замолчал, поклонился и сталпятиться назад, пока не скрылся в темном углу.

– Значит, ты называешь себя крысоловом? – нарушилмолчание бургомистр. Голос у него оказался высокий, но сильный.

Крысолов молча поклонился в ответ.

– Отвечай!

– Да, ваша светлость. – Он обращался так к любымчиновным господам независимо от того, носили ли они титул. Это всегда себя оправдывало.

– И ты берешься истребить всех крыс Хамельна? Иподпишешь бумагу, в которой будет говориться об этом?

Крысолов увидел ловушку и усмехнулся в бороду. Видно, знатьэтого города привыкла иметь дело с круглыми дураками.

– Ваша светлость, я не берусь истребить всех крыс доодной. Это не в силах человеческих. Я лишь могу ручаться, что Крысиный Корольуведет большинство своих подданных прочь из этих мест.

За креслом возникло брожение и перешептывание.

– Почему ты считаешь, что у тебя получится то, что неполучилось у нашего епископа? – пронзительно выкрикнул стоящий за кресломмаленький седой старик с ехидным лицом. – Крысиный Король был вызван насуд, но посмел не явиться, бросив тем самым вызов Церкви. Ты же утверждаешь, чтоможешь вступить с ним в сговор!

– Ни в коем случае, ваша светлость! – немедленновозразил Крысолов. – Никаких сговоров! Напротив, я сообщу Королю тварей отом, что он нарушил наши законы. У меня есть верные средства для того, чтобы онпокинул ваши края.

– Козни дьявола… – проворчал старик, но отступилна шаг назад.

– Сколько времени займет твое колдовство? –брезгливо спросил чернобородый, который подошел к окну и теперь стоял тамвполоборота к Крысолову, заложив руки за спину.

Задавая вопрос, он даже не обернулся, выказываяпренебрежение. Но пренебрежение, как считал Крысолов, есть меньшее из возможныхзол. Лучше уж пусть им пренебрегают, чем присматриваются так внимательно, какхудой мужчина с заостренным подбородком, длинная черная ряса которого волочиласьпо каменному полу.

– Около пяти дней.

– Это слишком много! – воскликнул один изсоветников, и Крысолов едва сдержал удивление.

– Однако… – начал он, аккуратно подбираяслова, – бедствия вовсе не так велики, как рассказывают…

И поймал взгляд, которым обменялись чернобородый ибургомистр.

– Что же может произойти за пять дней? – закончилон, изучающе глядя на них.

Вместо ответа бургомистр наклонился к нему из кресла:

– Сколько ты хочешь за свою работу?

Он взвесил все, чему был свидетелем в этот день, и хотяголос разума говорил, что никто не заплатит больше, чем принято, поскольку вгороде нет голода, что-то заставило его сказать совсем другое:

– Сто золотых солидов и тысячу денариев.

Сзади кто-то издал невнятный звук, а бургомистр изумленнопривстал, но под взглядами советников сел обратно.

– Сто солидов?! – он рассмеялся, но смех егопрозвучал неестественно. – Да ты пьян или сошел с ума!

– И тысячу денариев, – напомнил Крысолов,удивляясь собственному спокойствию и убежденности в том, что он получит то, чтопросит.

Старик, говоривший о кознях дьявола, трагическим жестомвоздел руки к потолку и завопил:

– Тысячу денариев за то, чтобы прогнать три сотникрыс?! Убирайся отсюда! Убирайся, пока тебя не схватили и не бросили гнить втюремные подвалы! И рассказывай всем о великой милости нашей, по которой мыотпускаем тебя, несмотря на твою наглость!

Однако вопли его звучали не слишком убедительно, и в концеконцов старик замолк. Только глаза его продолжали метать молнии.

Крысолов помолчал и сам, по своей воле, подошел ближе квозвышению. Его никто не остановил. Он поднял глаза на бургомистра и тихосказал:

– Я прошу не так много, если подумать, от чегоизбавится Хамельн. Ведь поговаривают, ваша светлость, что крысы разносят чернуюсмерть.

В голубых глазах навыкате отразился ужас, но бургомистрбыстро взял себя в руки.

– Это лживые слухи! – прошипел он, наклонившись кКрысолову. – За которые тебя вздернут на виселице, если ты осмелишься ещераз упомянуть об этом!

– Но ведь разношу их не я, – таким же шепотомвозразил Крысолов. – И потом, скажи, сильно ли тебе поможет мой труп, еслиокажется, что я прав?

Наступила тишина. Бургомистр поедал его взглядом. Наконец оноткинулся назад и выдохнул:

– Ты берешься избавить город от крыс независимо отлюбых обстоятельств, которые могут помешать тебе?

– Да, – твердо ответил Крысолов. – В пятьдней или меньше. «Если повезет», – добавил он про себя.

Добрая дюжина человек сопровождала его в залу ратуши, где онобязан был поклясться на Библии, что не использует свою силу против Церкви ижителей, и поставить свой знак на договоре с городом. Эта новая комната, кудаего привели, была забита манускриптами, большую часть из которых, как онзаметил, поели крысы и мыши.

– Ставь свой знак!

Перед ним развернули свиток, который он взял в руки и поднеск глазам под насмешливыми взглядами своих спутников. Они не сомневались, что онне умеет читать. Откуда им знать, что он, сын аптекаря, научился разбиратьстранные значки в книгах отца, когда ему не было шести. Итак, обычная формула:«Я, пользуясь своей силой, недоступной обычным людям, обязуюсь изгнать…»

– Тебе зачитают вслух, – пренебрежительно сказалчернобородый.

– Благодарю, ваша светлость, – хладнокровноответил он. – Но в этом нет нужды. Позвольте заметить, что здесь ничего несказано о моей награде.