— Убивают всегда чужих мужей. Так говорят.

— Да, я тоже слышала. Не знаю ни одного человека, погибшегона войне. Погибают как-нибудь иначе. Например, бросаются с высоких зданий. Этобывает. Как муж Глории на прошлой неделе. Это да. Но на войне? Нет.

— На войне — нет, — согласилась миссис Фелпс. — Во всякомслучае, мы с Питом всегда говорили: никаких слёз и прочих сантиментов. Это мойтретий брак, у Пита тоже третий, и мы оба совершенно независимы. Надо бытьнезависимым — так мы всегда считали. Пит сказал, если его убьют, чтобы я неплакала, а скорей бы выходила замуж — и дело с концом.

— Кстати! — воскликнула Милдред. — Вы видели вчера на стенахпятиминутный роман Клары Доув? Это про то, как она…

Монтэг молча разглядывал лица женщин, так когда-то онразглядывал изображения святых в какой-то церквушке чужого вероисповедания, вкоторую случайно забрёл ребёнком. Эмалевые лики этих странных существ осталисьчужды и непонятны ему, хоть он и пробовал обращаться к ним в молитве и долгопростоял в церкви, стараясь проникнуться чужой верой, поглубже вдохнуть в себязапах ладана и какой-то особой, присущей только этому месту пыли. Ему думалось:если эти запахи наполнят его лёгкие, проникнут в его кровь, тогда, быть может,его тронут, станут понятнее эти раскрашенные фигурки с фарфоровыми глазами ияркими, как рубин, губами. Но ничего не получилось, ничего! Всё равно как еслибы он зашёл в лавку, где в обращении была другая валюта, так что он ничего не могкупить на свои деньги. Он остался холоден, даже когда потрогал святых — простодерево, глина. Так чувствовал он себя и сейчас, в своей собственной гостиной,глядя на трёх женщин, нервно ёрзавших на стульях. Они курили, пускали в воздухклубы дыма, поправляли свои яркие волосы, разглядывали свои ногти —огненно-красные, словно воспламенившиеся от пристального взгляда Монтэга.Тишина угнетала женщин, в их лицах была тоска. Когда Монтэг проглотил наконецнедоеденный кусок, женщины невольно подались вперёд. Они насторожённоприслушивались к его лихорадочному дыханию. Три пустые стены гостиной былипохожи теперь на бледные лбы спящих великанов, погружённых в тяжкий сон безсновидений. Монтэгу чудилось — если коснуться великаньих лбов, на пальцахостанется след солёного пота. И чем дальше, тем явственнее выступала испаринана этих мёртвых лбах, тем напряжённее молчание, тем ощутимее трепет в воздухе ив теле этих сгорающих от нетерпения женщин. Казалось, ещё минута — и они,громко зашипев, взорвутся.

Губы Монтэга шевельнулись:

— Давайте поговорим.

Женщины вздрогнули и уставились на него.

— Как ваши дети, миссис Фелпс? — спросил Монтэг.

— Вы прекрасно знаете, что у меня нет детей! Да и кто в нашевремя, будучи в здравом уме, захочет иметь детей? — воскликнула миссис Фелпс,не понимая, почему так раздражает её этот человек.

— Нет, тут я с вами не согласна, — промолвила миссис Бауэлс.— У меня двое. Мне, разумеется, оба раза делали кесарево сечение. Не терпеть жемне родовые муки из-за какого-то там ребёнка? Но, с другой стороны, люди должныразмножаться. Мы обязаны продолжать человеческий род. Кроме того, дети иногдабывают похожи на родителей, а это очень забавно. Ну, что ж, два кесаревыхсечения — и проблема решена. Да, сэр. Мой врач говорил — кесарево необязательно, вы нормально сложены, можете рожать, но я настояла.

— И всё-таки дети — это ужасная обуза. Вы простосумасшедшая, что вздумали их заводить! — воскликнула миссис Фелпс.

— Да нет, не так уж плохо. Девять дней из десяти онипроводят в школе. Мне с ними приходится бывать только три дня в месяц, когдаони дома. Но и это ничего. Я их загоняю в гостиную, включаю стены — и всё. Какпри стирке белья. Вы закладываете бельё в машину и захлопываете крышку. —Миссис Бауэлс хихикнула. — А нежностей у нас никаких не полагается. Им и вголову не приходит меня поцеловать. Скорее уж дадут пинка. Слава богу, я ещёмогу ответить им тем же.

Женщины громко расхохотались.

Милдред с минуту сидела молча, но видя, что Монтэг неуходит, захлопала в ладоши и воскликнула:

— Давайте доставим удовольствие Гаю и поговорим о политике.

— Ну что ж, прекрасно, — сказала миссис Бауэлс. — На прошлыхвыборах я голосовала, как и все. Конечно, за Нобля. Я нахожу, что он один изсамых приятных мужчин, когда-либо избиравшихся в президенты.

— О да. А помните того, другого, которого выставили противНобля?

— Да уж хорош был, нечего сказать! Маленький, невзрачный, ивыбрит кое-как, и причёсан плохо.

— И что это оппозиции пришло в голову выставить егокандидатуру? Разве можно выставлять такого коротышку против человека высокогороста? Вдобавок он мямлил. Я почти ничего не расслышала из того, что онговорил. А что расслышала, того не поняла.

— Кроме того, он толстяк и даже не старался скрыть этоодеждой. Чему же удивляться! Конечно, большинство голосовало за Уинстона Нобля.Даже их имена сыграли тут роль. Сравните: Уинстон Нобль и Хьюберт Хауг — иответ вам сразу станет ясен.

— Чёрт! — воскликнул Монтэг. — Да ведь вы же ничего о них незнаете — ни о том, ни о другом!

— Ну как же не знаем. Мы их видели на стенах вот этой самойгостиной! Всего полгода назад. Один всё время ковырял в носу. Ужас что такое!Смотреть было противно.

— И по-вашему, мистер Монтэг, мы должны были голосовать затакого человека? — воскликнула миссис Фелпс.

Милдред засияла улыбкой:

— Гай, пожалуйста, не зли нас! Отойди от двери! Но Монтэгуже исчез, через минуту он вернулся с книгой в руках. — Гай!

— К чёрту всё! К чёрту! К чёрту!

— Что это? Неужели книга? А мне казалось, что специальноеобучение всё теперь проводится с помощью кинофильмов. — Миссис Фелпс удивлённозаморгала глазами. — Вы изучаете теорию пожарного дела?

— Какая там к чёрту теория! — ответил Монтэг. — Это стихи.

— Монтэг! — прозвучал у него в ушах предостерегающий шёпотФабера.

— Оставьте меня в покое! — Монтэг чувствовал, что его словнозатягивает в какой-то стремительный гудящий и звенящий водоворот.

— Монтэг, держите себя в руках! Не смейте…

— Вы слышали их? Слышали, что эти чудовища лопотали тут одругих таких же чудовищах? Господи! Что только они говорят о людях! Особственных детях, о самих себе, о своих мужьях, о войне!.. Будь они прокляты!Я слушал и не верил своим ушам.

— Позвольте! Я ни слова не сказала о войне! — воскликнуламиссис Фелпс.

— Стихи! Терпеть не могу стихов, — сказала миссис Бауэлс.