Теперь Монтэг сидел, держа книгу на коленях.

— Эта книга… Где вы?..

— Я украл её. Впервые Фабер посмотрел прямо в глаза Монтэгу.

— Вы смелый человек.

— Нет, — сказал Монтэг. — Но моя жена умирает. Девушка,которая была мне другом, уже умерла. Женщину, которая могла бы стать моимдругом, сожгли заживо всего сутки тому назад. Вы единственный, кто может помочьмне. Я хочу видеть! Видеть!

Руки Фабера, дрожащие от нетерпения, протянулись к книге:

— Можно?..

— Ах да. Простите. — Монтэг протянул ему книгу.

— Столько времени!.. Я никогда не был религиозным… Ностолько времени прошло с тех пор… — Фабер перелистывал книгу, останавливаясьиногда, пробегая глазами страничку. — Всё та же, та же, точь-в-точь такая,какой я её помню! А как её теперь исковеркали в наших телевизорных гостиных!Христос стал одним из «родственников». Я часто думаю, узнал бы господь богсвоего сына? Мы так его разодели. Или, лучше сказать, — раздели. Теперь этонастоящий мятный леденец. Он источает сироп и сахарин, если только не занимаетсязамаскированной рекламой каких-нибудь товаров, без которых, мол, нельзяобойтись верующему.

Фабер понюхал книгу.

— Знаете, книги пахнут мускатным орехом или ещё какими-топряностями из далёких заморских стран. Ребёнком я любил нюхать книги. Господи,ведь сколько же было хороших книг, пока мы не позволили уничтожить их!

Он перелистывал страницы.

— Мистер Монтэг, вы видите перед собой труса. Я знал тогда,я видел, к чему идёт, но я молчал. Я был одним из невиновных, одним из тех, ктомог бы поднять голос, когда никто уже не хотел слушать «виновных». Но я молчали, таким образом, сам стал соучастником. И когда наконец придумали жечь книги,используя для этого пожарных, я пороптал немного и смирился, потому что никтоменя не поддержал. А сейчас уже поздно.

Фабер закрыл библию.

— Теперь скажите мне, зачем вы пришли?

— Мне нужно поговорить, а слушать меня некому. Я не могуговорить со стенами, они кричат на меня. Я не могу говорить с женой, онаслушает только стены. Я хочу, чтобы кто-нибудь выслушал меня. И если я будуговорить долго, то, может быть, и договорюсь до чего-нибудь разумного. А ещё яхочу, чтобы вы научили меня понимать то, что я читаю.

Фабер пристально посмотрел на худое, с синевой на бритыхщеках, лицо Монтэга.

— Что вас так всколыхнуло? Что выбило факел пожарника изваших рук?

— Не знаю. У нас есть всё, чтобы быть счастливыми, но мынесчастны. Чего-то нет. Я искал повсюду. Единственное, о чём я знаю, что раньшеоно было, а теперь его нет, — это книги, которые я сам сжигал вот уже десятьили двенадцать лет. И я подумал: может быть, книги мне и помогут.

— Вы — безнадёжный романтик, — сказал Фабер. — Это было бысмешно, если бы не было так серьёзно. Вам не книги нужны, а то, что когда-тобыло в них, что могло бы и теперь быть в программах наших гостиных. То жевнимание к подробностям, ту же чуткость и сознательность могли бы воспитывать инаши радио- и телевизионные передачи, но, увы, они этого не делают. Нет, нет,книги не выложат вам сразу всё, чего вам хочется. Ищите это сами всюду, гдеможно, — в старых граммофонных пластинках, в старых фильмах, в старых друзьях.Ищите это в окружающей вас природе, в самом себе. Книги — только одно извместилищ, где мы храним то, что боимся забыть. В них нет никакой тайны,никакого волшебства. Волшебство лишь в том, что они говорят, в том, как онисшивают лоскутки вселенной в единое целое. Конечно, вам неоткуда было этоузнать. Вам, наверно, и сейчас ещё непонятно, о чём я говорю. Но вы интуитивнопошли по правильному пути, а это главное. Слушайте, нам не хватает трёх вещей.Первая. Знаете ли вы, почему так важны такие книги, как эта? Потому что ониобладают качеством. А что значит качество? Для меня это текстура, ткань книги.У этой книги есть поры, она дышит. У неё есть лицо. Её можно изучать подмикроскопом. И вы найдёте в ней жизнь, живую жизнь, протекающую перед вами внеисчерпаемом своём разнообразии. Чем больше пор, чем больше правдивогоизображения разных сторон жизни на квадратный дюйм бумаги, тем более«художественна» книга. Вот моё определение качества. Давать подробности, новыеподробности. Хорошие писатели тесно соприкасаются с жизнью. Посредственные —лишь поверхностно скользят по ней. А плохие насилуют её и оставляютрастерзанную на съедение мухам.

— Теперь вам понятно, — продолжал Фабер, — почему книгивызывают такую ненависть, почему их так боятся? Они показывают нам поры на лицежизни. Тем, кто ищет только покоя, хотелось бы видеть перед собой восковыелица, без пор и волос, без выражения. Мы живём в такое время, когда цветы хотятпитаться цветами же, вместо того чтобы пить влагу дождя и соки жирной почвы. Новедь даже фейерверк, даже всё его великолепие и богатство красок создано химиейземли. А мы вообразили, будто можем жить и расти, питаясь цветами ифейерверками, не завершая естественного цикла, возвращающего нас к действительности.Известна ли вам легенда об Антее? Это был великан, обладавший непобедимойсилой, пока он прочно стоял на земле. Но, когда Геркулес оторвал его от земли иподнял в воздух, Антей погиб. То же самое справедливо и для нас, живущихсейчас, вот в этом городе, — или я уж совсем сумасшедший. Итак, вот первое,чего нам не хватает: качества, текстуры наших знаний.

— А второе?

— Досуга.

— Но у нас достаточно свободного времени!

— Да. Свободного времени у нас достаточно. Но есть ли у насвремя подумать? На что вы тратите своё свободное время? Либо вы мчитесь вмашине со скоростью ста миль в час, так что ни о чём уж другом нельзя думать,кроме угрожающей вам опасности, либо вы убиваете время, играя в какую-нибудьигру, либо вы сидите в комнате с четырехстенным телевизором, а с ним уж, знаетели, не поспоришь. Почему? Да потому, что эти изображения на стенах — это«реальность». Вот они перед вами, они зримы, они объемны, и они говорят вам,что вы должны думать, они вколачивают это вам в голову. Ну вам и начинаетказаться, что это правильно — то, что они говорят. Вы начинаете верить, что этоправильно. Вас так стремительно приводят к заданным выводам, что ваш разум неуспевает возмутиться и воскликнуть: «Да ведь это чистейший вздор!»

— Только «родственники» — живые люди.

— Простите, что вы сказали?

— Моя жена говорит, что книги не обладают такой«реальностью», как телевизор.

— И слава богу, что так. Вы можете закрыть книгу и сказатьей: «Подожди». Вы её властелин. Но кто вырвет вас из цепких когтей, которыезахватывают вас в плен, когда вы включаете телевизорную гостиную? Она мнёт вас,как глину, и формирует вас по своему желанию. Это тоже «среда» — такая жереальная, как мир. Она становится истиной, она есть истина. Книгу можнопобедить силой разума. Но при всех моих знаниях и скептицизме я никогда ненаходил в себе силы вступить в спор с симфоническим оркестром из ста инструментов,который ревел на меня с цветного и объёмного экрана наших чудовищных гостиных.Вы видите, моя гостиная — это четыре обыкновенные оштукатуренные стены. А это,— Фабер показал две маленькие резиновые пробки, — это чтобы затыкать уши, когдая еду в метро.