* * *

Она думала весь день до вечера, но ничто не шло на ум. Авечером возникла новая тревога: заболел муж.

Иван Васильевич поранил ногу на охоте, напоровшись на сук, ивот уже который день прихрамывал. В нем с детства жило отвращение к болезням:младший брат князь Юрий просто чудо, как выживал, обремененный множествомврожденных хворей. В последнее время у него даже язык иной раз отнимался,делался князь нем и безгласен, яко див. Иван брата и любил, и презирал зателесную и умственную слабость, но даже мысли не допускал, что сам можетуподобиться такому слабенькому существу. Поэтому лечиться царь смерть как нелюбил и болеть не умел, становясь бессилен не перед физическими страданиями, аперед той суматохой, которую поднимали вокруг захворавшего царя окружающие.«Можно подумать, конец света пришел!» – злился Иван Васильевич и даже себе непризнавался, когда начинал недужить. Однако нога уже болела не в шутку,пораненная голень распухла и покраснела. Место вокруг раны сделалосьсине-багровым, при небольшом нажатии сочился гной.

Немец Арнольф Линзей, придворный архиятер, сиречь лекарь, отробости слегка приседая, выговаривал царю: коли вспыхнул в теле антонов огонь,зачем государь пренебрегает разумными медицинскими наставлениями, слушает своихрусских, невежественных врачевателей? Нет чтобы лечить хворь мощами святогоАнтония, как поступает весь цивилизованный мир, – здешние глупые знахаризаставляют привязать к покрасневшей ране красную тряпку или обложить ее жеванымржаным хлебом! Или еще советуют обвести нарыв трижды углем и бормотать приэтом: «Ни от каменя плоду, ни от чирья руды, ни от пупыша головы, умри,пропади!» После этого следует бросить уголь в печь, приговаривая: «Откудапришел, туда и пойди!» И уверяют: дескать, огонь из воспаленного места ивыйдет. А ведь ничто ниоткуда само не выйдет. Рану следует вскрыть и хорошенькопрочистить, удалить из нее гной и приложить целебную мазь его, Линзеева,рукомесла.

– Вот еще советуют в баньку пойти и хорошенько пропаритьногу с целебными травами, – невесело улыбаясь, сказал Иван, и Анастасияобратила внимание, как невесело, лихорадочно блестят его глаза.

Приложила руку к его лбу – ого!..

Увидев, как побледнела царица, Линзей осмелилсяпочтительнейше попросить позволения коснуться царской ручки и головки.Позволение было дано, и лицо лекаря вмиг сделалось столь же встревоженным, каку Анастасии.

– У государя жар, – сообщил он нетвердым голосом. – И биениесердца происходит чрезмерно часто. При этом пульс неровен, а порою дажезамирает.

– Да уж, – сердито согласился Иван Васильевич, который отслов лекаря вдруг почувствовал, как ему, оказывается, плохо. – Шалитсердчишко-то!

Линзей на миг задумался, пытаясь вникнуть в причудливоерусское выражение, но тут же закивал:

– Шалит, шалит! Словно малое дитя! А это дурно, государь.Ход сердца должен быть ровен и монотонен. Его ослабляет воспаление телесное.Жар надобно немедля сбросить.

– Вели там баньку протопить, – нетвердо сказал ИванВасильевич жене, и та поднялась было передать приказание, однако былаостановлена возмущенным восклицанием лекаря:

– Баньку! Что за варварство!

От тревоги за царя – ну ведь в самом деле, случись что, с Арнольфа-иноземцашкуру с живого сдерут! – бедный архиятер даже осмелел:

– В баньку вы можете отправиться потом, и она не замедлитоказать свое пользительное действие. Однако для начала необходимо прочиститьрану.

– А то что? – задиристо спросил Иван. – А то помру, да?

Линзей немедля осадил назад.

– Нет, государь, конечно, нет, однако… – забормоталрастерянно.

Надо, надо бы сказать царю правду о серьезности положения,однако кто же виновен, что сие положение сделалось столь серьезно? Лекарь!Лекарь робел перед гневом государевым, и допустил нагноение, и теперь рискуетнавлечь на свою голову такую бурю!..

Иван усмехнулся, следя, как забегали глаза Линзея, какзаострился от страха его и без того длинный, тонкий нос.

– Да ты не бойся. Уж наверняка среди моих ближних и дальнихнашлось бы немало, кто тебя только поблагодарил бы, отправься я к праотцам.То-то пели бы и плясали! А уж трон делить бросились бы – только пыль бызамелась!

Анастасия тихо ахнула. Муж покосился на нее – Анастасиянеприметно качнула головой в сторону лекаря.

– А ну, выдь-ка ненадолго, – устало сказал Иван, откидываясьна подушки. – Покличу, когда понадобишься.

Лекарь выскочил за дверь так прытко, словно прямо отсюда же,от порога, намеревался дать деру до самой ливонской границы, как некогда драпалцарев дядюшка Михаил Глинский с приятелем своим Турунтай-Пронским. Напуганныерасправой над Юрием Васильевичем Глинским, они чаяли найти спасение в чужойземле, однако были перехвачены в пути и возвращены. Бегство их объяснилистрахом и неразумностью, царь обоих простил и оставил в покое. Но то ведь дядягосударев! А немца Арнольфа Линзея не простят.

И бежать – плохо, и оставаться никак нельзя, потому чтонагноение развивается с каждой минутой. С антоновым огнем шутки плохи! Но отцаря не убежишь…

Линзей бестолково затоптал в сенях, не зная, куда податься ичто делать, страшно жалея, что не может хоть краешком уха подслушать разговорцаря и царицы.

Хотя сначала-то никакого разговора особенно и не было…

– Ну, что? – спросил Иван Васильевич жену. – Чего тынадумала?

Анастасия нерешительно помалкивала. Мысль, ожегшая ее, вдругпоказалась просто глупой. Государь-Иванушка, конечно, не прибьет – поСильвестру, к примеру, глупость вообще свойство всякого бабьего ума, – однакоже стыдно оплошать.

– Ну говори, не томи! – Иван взял ее за руку, заставилнагнуться к себе. – Скажешь?

– Да ну, пустое…

– Ах, пустое? Значит, молчать решила?

Голос его стал сердитым.

Стоять в наклон было неудобно, Анастасия присела было наложе – и тотчас муж потянул ее к себе, так что царица навалилась на него всемтелом:

– Ой, да ты что? Ногу, ногу побереги!

– А что нога? Нога тут вовсе ни при чем. Нога мне в такомделе совсем даже не надобна!

Он целовал ее, щекоча бородой, осторожно расстегивал шитоежемчугом, широкое ожерелье, добираясь до шеи, до плеч:

– Экие перлины колючие, этак все губы изранишь!