Дьяк мученически завел глаза, однако не посмел ослушаться иподал скомканную грамотку. Плюхнулся в ноги. Анастасия досадливо отмахнулась отнего и с трудом начала разбирать корявую скоропись.

Какой-то человек, забывший назвать свое имя, просил у царицызаступничества. Он убил слугу своего за то, что тот «лаял царя и называл оноготрусом». Оказывается, слуга был при Казани в полку Курбского и теперь болталязыком направо и налево, что царь при воинском деле молитвами ограничивался дапоклоны бил. Курбский есть истинный герой, а вовсе не государь-полководец!Дескать, Курбскому пришлось чуть ли не умолять царя, чтобы прервал он молебен идал позволение на подрыв казанских укреплений. Уже бой кипел в городе, войскамнеобходимо было видеть впереди царя, а он все молился. Чуть ли не началиопамятовавшиеся татары вытеснять наших за пределы стен, когда бояре взяли царскогоконя под уздцы и повлекли его на поле боя! Увидав своего вождя, русские обрелиновые силы и вырвали победу у врага. «Больно мне было слушать наветы на царя, ия зарезал своего раба, за что попал под суд и расправу, а ты, христолюбиваяцарица, прими за меня заступу и оборони», – заканчивал челобитчик.

Анастасия вскинула голову. Боярыни по-прежнему дремали запяльцами и вряд ли заметили, как встревожилась царица. Дьяк поскуливал у ног.

– В печку брось! – хрипло шепнула она. – С глаз моих!

Дьяк с готовностью повиновался.

– Молчи об сем, – тихо сказала Анастасия. – И я смолчу. Ноежели хоть слово вякнешь – сразу доложу государю про твою оплошку.

– Да мы, да я… матушка-царица!.. – заблеял дьяк.

– Поди, поди, – устало сказала Анастасия, которой нестерпимосделалось видеть его смятое ужасом лицо. Когда дьяк вышел, пятясь, и бесшумнопритворил за собой дверь, прикрыла лоб ладонью, зажмурилась, чтоб окружающиеподумали: дремлет царица, – и не стали беспокоить.

Вот, значит, как!

Незнакомая прежде ярость подкатывала к сердцу, мешаладумать. С трудом удалось Анастасии взять себя в руки, успокоиться.

Уж наверняка не один слуга лишь этого челобитчикараспространяет лживые слухи. И не с печки же он упал, что вдруг началоговаривать царя. Наверняка все наветы исходят из уст самого АндреяМихайловича, неуемное тщеславие которого не удовлетворено полученнымипочестями. Ему хочется больше, больше… ему хочется всего! Если дело этак дальшепойдет, он не замедлит приписать себе всю заслугу взятия Казани.

Ни на мгновение царица не заподозрила, что дыма без огня небывает, что царь и в самом деле мог выказать некоторую слабость на поле боя. Даи разве женское это дело – мужа своего осуждать?! Ее дело – жалеть, помогатьсупругу. Государю-Иванушке и так тяжело. Мыслимое ли дело – на плечах такуюношу тащить. Хоть и посмеивается он: мол, невелика Русь, да разве сыщетсябольше ее? И чуть что где не так – на кого попреки? На государя. И суров-де он,и немилостив. А разве это справедливо? Алексей Федорович Адашев слывет в народезаступником добреньким, он всякую жалобу досконально рассматривает и примернонаказует неправедных обидчиков, помогая обиженным. Конечно! Помогает как бы отсебя, а наказует-то именем царя! Вон, ходил слух, недавно какого-то человека,не подчинившегося приказу, отправил к месту службы в оковах. Однако при этомАдашев слывет мирским радетелем. Он даже на пиры не ходит – дескать, ни минутылишней не может урвать у обиженных и жалобщиков, просто-таки поесть некогда:лишь одну просвирку за день употребит – и то хорошо. Как находит время и силыдержать у себя дома десять тяжелобольных, с тел которых он своими рукамисмывает гной? Ангел Божий, да и только!

Анастасия так и дрожала от гнева, который все чаще и чащеохватывал ее при одной только мысли об Адашеве. Ни о какой Магдалене и грехахмолодости никто теперь не молвливал: якобы в доме у него жила милосерднопригретая честная вдова его верного слуги Мария с детьми, и о ней упоминали спочтением.

Мария! Это же надо! Все та же Машка-Магдалена, вот она кто!

Этак искусно и сложилось мнение: Адашев добр да справедлив,а царь не в меру горяч и никому спуску не дает. Так и воображает себе народмолодого царя: вздорное дитятко, способное сделать что-то толковое, лишьнаходясь под присмотром Адашева, князя Курбского да попа Сильвестра, которыйчуть что – сразу сечет царя словесными розгами.

И разве только русские люди так думают? Князь АндрейМихайлович общается с ливонскими да аглицкими заезжими людьми и купцами, споляками да немцами – можно не сомневаться, что и перед ними он клевещет нагосподина своего! А Сильвестр и Адашев его медоточиво поддерживают. Эти-то,безродные, уж вовсе молчали бы. Их место – во прахе! Ох уж эта русская спесь –каждый мнит себя равным по уму государю, каждый спит и себя на престоле видит!А ведь это лишь в сказках Иван-дурак на престол садится. В сказках – не наяву!

Анастасия с трудом унимала ретивое. Хотелось выбежать изпалат, ворваться в Малую избу, гневно обличить Алексея Федоровича, потом вБлаговещенском соборе сровнять с землей Сильвестра. Но сначала добраться доКурбского… Сейчас дико казалось ей, будто неверный князь мог вселить стольковолнений в сердце. Было бы из-за кого маяться грешными мечтаниями. Да он простопес, осмелившийся укусить хозяина!

В ее воспаленном воображении вина Курбского многократноувеличилась. Теперь чудился Анастасии чуть ли не заговор на жизньгосударя-Иванушки, а значит – и на жизнь ненаглядного царевича. Уж не Фатимели, басурманке крещеной, предназначено совершить злодеяние?

Царица вскочила и со всех ног бросилась в детскую.Вспугнутые со сна боярыни, кудахча, затопали следом, не понимая, что вдругприключилось с матушкой.

Анастасия приоткрыла дверь и замерла, увидев маленькогоМитю, который радостно агукал на руках похорошевшей, раздобревшей Насти-Фатимы.Личико у младенчика розовенькое, округлившееся, кулачки бойко молотят повоздуху. Невозвратно отошли в прошлое тяжелые минуты его непрекращающегося,жалобного плача, от которого у матери разрывалось сердце.

Анастасия устыдилась своих мыслей. Не надо выдумыватьстрахов – хватит и тех, которые существуют наяву. Беда в том, что ИванВасильевич безоглядно доверяет и Сильвестру, и Адашеву, и князю Андрею. Чем быэто доверие поколебать? Как бы его отрезвить?..

Какая жалость, что она так поспешно и необдуманно велеласжечь письмо! С другой стороны, что такое письмо? Даже стань о нем известноКурбскому, он всегда может отпереться: в чем его вина, ежели чей-то рабобезумел и ударился в словоблудие? Не раз приходилось Анастасии слушать речикнязя, и она прекрасно знала, как умеет тот обаять человека, одурманить егоразговорами. А государь как никто другой падок на словесные украшательства идоверчив. Нет, надо придумать что-то похитрее!