Астрахань теперь тоже стала наша. Казалось бы, время настало– живи да радуйся! Однако Анастасия чувствовала себя плохо. Нет, сама-то онабыла здорова, а если и затаились в теле какие-то хвори, то при встрече сгосударем-Иванушкой все сразу исцелилось. Сердце по ребеночку болело итревожилось. Хоть мамок и нянек у царевича – не счесть, но не зря говорится,что у семи нянек дитя без глазу. Царевич рос медленно, был маленьким,болезненным, а уж до чего крикливым – просто не описать словами.

Порою Анастасия срывалась с постели среди ночи и через всепокои, сопровождаемая переполохом ночных боярынь и прислужниц, а такженедовольством царя, бежала посмотреть – жив ли еще сын. Его старшие сестрицы,умершие во младенчестве, снились по ночам и доводили до тайных, мучительныхслез. Но стоило подойти поближе к детским покоям и услышать тихое, словно бымяуканье обиженного котенка, хныканье Мити, как от души отлегало: жив еще,слава те, Господи!

Сначала кормилицы и нянюшки на стенки лезли, когда царицаотдала им Настю-Фатиму, и нипочем не подпускали ее к царевичу. Держали нагрязной работе. Но вот как-то раз в тяжелую минуту, когда все уже с ног падалиот усталости, а Митенька-царевич никак не унимался (Анастасия строго-настрогозапрещала давать ему маковый сок для утишения крика, опасаясь, что сын слишкомслаб и может не проснуться), позволили-таки басурманке взять на руки цареводитя. И в то же мгновение оно перестало плакать, словно по волшебству! Митяуснул и крепко спал до утра.

Решили, что это случайность; однако и в другой, и в третийраз младенчик успокаивался на руках у Насти.

Вдобавок ко всему, новая нянюшка рассказала старшей мамке отом, что в Казани болезненных ребятишек прикармливают козьим молоком – некоровьим, нет, оно тяжело для маленького животика, а именно козьим, разведя еготеплой водой. Дали такого молока Мите – и он поздоровел на глазах. Старшаямамка, Евдокия Головина, была женщина добрая. Она не замедлила рассказать всецарице, и Анастасия осталась очень довольна.

Или сделала такой вид?.. На самом-то деле ей не оченьнравилась Настя, только никто об этом даже не подозревал. Очень хорошо помнилацарица ту минуту, когда она стояла рядом с девушкой, благодаря Курбского заподарок, а он переводил взгляд с одного лица на другое. Анастасии казалось, чтокнязь Андрей Михайлович сравнивает одну Настю с другой – и это сравнение былоне в пользу царицы. Четыре раза она рожала, и это не могло не оставить следовна ее теле и некогда лилейном, безупречном лице. И затянувшееся нездоровье, игоре от потери детей, и разлука с мужем, и ежеминутная тревога за него, икаждодневные печали – мало ли печалей у женщины, о причине которых мужчины дажене подозревают! – все это испещрило ее лоб, щеки и подглазья мелкимиморщинками, которых не могли скрыть даже белила и румяна. Анастасия вообще имипользовалась редко, так и не забыв наставлений подружки Магдалены. Царицесравнялся двадцать один год, а Насте-Фатиме – четырнадцать. Она была почти втом же возрасте, что и Настя Захарьина, когда пронский князь сватался к ней иполучил отказ от честолюбивой Юлиании Федоровны. Теперь-то Андрей Михайловичтоже стал семейным человеком, у него рос сын, однако же Анастасия доподлиннознала, что в ту минуту он вспоминал ее юную красоту и размышлял, куда онаподевалась. Эх, если бы какая-то женщина знала ответ на этот вопрос!..

Словом, царица недолюбливала Настю, однако с ней теперьприходилось считаться – из-за царевича.

Шло время. Вот и Рождество осталось позади, зима катилась кзакату, хотя еще цеплялась за жизнь последними морозами и метелями. МужаАнастасия видела теперь мало, только ночью на супружеском ложе, которое онпродолжал делить с ней, почти не отдаляясь в свою опочивальню. Целые дни царьпроводил в Малой избе, которую отдал Алексею Адашеву и в которой тот принималнародные прошения, разбирал жалобы и давал ответы, либо в Благовещенском собореу Сильвестра, либо в своей приемной комнате, беседуя с Курбским. Тот совсемзабросил и свой старый Пронск, и Ярославль, дарованный ему в вотчину, –безвыездно жил в Москве и так же, как царь и его окружение, казался озабоченнымодним вопросом: воевать Ливонию в будущем году или погодить немного, чтобыслужилый народ отдохнул после Казани. А может, пойти на Крым?

Царице, впрочем, и в одиночестве особенно некогда былоскучать. Девушки из ее светлицы были с утра до вечера заняты вышиваниемпокровов и икон, а в ее дневном деле всегда преобладало дело милосердия, помощибедным, нуждающимся. Кроме нищих, множество людей, особенно женщин, взывало кмилосердию царицы и подавало ей через дьяков челобитные о своих нуждах. Большевсего прошений приходило к праздничным или именинным царским дням, однако и вбудни все дообеденное время Анастасии Романовны было занято чтением такихпрошений. Конечно, не она собственноручно разбирала каракульки: для сего делаимелся дьяк. В челобитных вдовы и сироты старались поведать о своей горькойнужде и бедственном положении.

Анастасия внимательно слушала это разнообразие пеней нажизнь, порою подавая знак: этому полтину, или гривну, или один-два алтына. Всамых тяжких бедах жаловала и рубли.

«По сиротству своему чаю найти убежище в монастыре и прошуна постриганье, сколько подашь, матушка ты наша и заступница народная».[15]

«Стою я, бедная, в напрасне в восьми рублях на правеже, аоткупиться мне нечем».

«Сговорила я дочеришку свою замуж, на срок после Крещенья впервое воскресенье, а выдать мне нечем».

Или уж вовсе отчаянное: «Мужа моего убили на вашейгосударевой службе в Казани, за вас, государей, голову он сложил и кровь своюпролил. Пожалуй меня, бедную вдову, за мужа моего и за кровь, вели меняпостричь в Вознесенский монастырь; а я стара и увечна и скитаюсь меж двор; чтобя, бедная, волочась меж двор, не погибла, а я, государыня, нага и боса…»

Ближние боярыни клевали носами: размеренно-однообразныйголос дьяка навевал им сон, однако Анастасия так вдруг разжалобилась последнимписьмом, что украдкой подбирала слезы с ресниц. Задумавшись об участинесчастной женщины, она не сразу почувствовала, что дьяк заговорил как-тонеровно, взволнованно. Прислушалась.

«… якобы государь наш Иван Васильевич за спинами прятался, авсе подвиги свершал князь Курбский. Он и в бой полки вел, он и коня государеваза уздцы тянул, чтоб заставить царя выехать на бранное поле…»

– Что такое? – вскинула голову царица.

Дьяк покрывался красными пятнами и комкал какое-то прошение,бессвязно бормоча:

– Прости, матушка-государыня, не пойму… бес попутал…подсунули мне сие, подсунули… не вели казнить!..

– Дай сюда! – протянула руку Анастасия.