Едва призрачный лунный свет посеребрил песочную дорожку за моим окном, я провалился в сон. Я слышал, как дверь раскрылась и кто-то осторожно вошел в прихожую. Мне почему-то показалось, что это Инна, но меньше чем через минуту я получил автоматным прикладом удар по голове.

Сквозь мутную кровавую пелену сознания до меня долетали глухие звуки отчаянного пыхтения и чье-то нервное поскуливание.

Как позднее оказалось, пыхтели бойцы специальной ментовской группы захвата, усиленно делая из меня ростбиф, гуляш, шницель и антрекот в одном лице.

Конечно же, с одной стороны, приятно осознавать, что ты настолько крутой, что для твоей персоны посылают ментовский спецназ, но с другой – когда этот самый спецназ тебя жестоко и немилосердно метелит…

Очнулся я уже в райотделе. Надо мной склонилось чье-то незнакомое лицо, увенчанное белым колпаком с вышитым красным крестиком.

– …костоломы несчастные, – произнес врач. – Задержание они проводили, козлы! Лучше бы сразу пристрелили этого бедолагу, чем добавлять мне работы.

Дальше шла долгая фраза, как, мол, тяжело работать дежурным травматологом в курортной зоне, но в моем воспаленном мозгу намертво засело только два слова: «…сразу пристрелили…»

Нет, я даже был благодарен ментам за то, что они оставили мне какую ни на есть, но все-таки жизнь. Умирать почему-то не хотелось, даже наоборот – очень хотелось жить.

Я попытался высказаться вслух, но почувствовал, как вместо привычных звуков из горла вылетает протяжное придыхание, похожее на шипение очковой кобры, у которой выбили зубы.

Травматолог заметил мои жалкие потуги и сказал, морщась:

– Молчи уж лучше! Вот соберу тебя по запчастям, тогда болтай сколько влезет.

Я покорно подчинился властному медику, наблюдая за тем, как толстая иголка входит в распухшую вену. В следующую секунду легкое головокружение заставило меня расслабиться и спокойно заснуть.

Сколько я проспал – не знаю: да и кто бы стал считать время в моей ситуации?!

Но пробуждение было легким и отрадным: голова, несмотря на тупую боль, стала удивительно светлой и легкой – мне даже удалось слегка повернуть шею; а свинцовая тяжесть в теле сменилась едва ощутимым жжением и непередаваемым чувством голода. Осмотревшись, я определил, что наверняка нахожусь в камере ИВС. Деревянный настил-топчан, бетонные стены «под шубу», забранное решеткой окошко…

Вдруг громко лязгнули стальные запоры, и в камеру вошел охранник:

– Громов, на допрос.

Мои ноги медленно опустились на цементный пол, и я с трудом поплелся за тюремщиком.

Спустя несколько минут меня усадили на привинченный к полу табурет следственной комнаты напротив незнакомого мужчины в массивных очках, чья роговая оправа едва держалась на кончике горбатого носа.

– Моя фамилия Рогожин, – представился незнакомец, – я буду вести ваше дело. Ознакомьтесь вот с этим…

– Я рад, – ответил я не без иронии. – Мне, надеюсь, представляться не надо?

– Не надо.

Перед глазами возникла тощая папка из серого картона, на которой жирным типографским шрифтом было выведено: «Дело», а шариковой ручкой написан порядковый номер и мои паспортные данные.

Лениво полистав шелестящие страницы, я отодвинул от себя документ и внятно произнес:

– Давайте я все подпишу завтра.

Несколько удивившись такому ответу, следователь небрежно бросил:

– Как пожелаете. В таком случае можете отправляться обратно в камеру. Мне спешить некуда, а вам и подавно.

Прежде чем подняться на ноги, я задал несколько банальный вопрос, уставившись в глаза собеседнику:

– А как насчет адвоката?

Горбоносый передернул плечами:

– Тогда и адвокат будет завтра.

Но едва я переступил порог камеры и решил как следует выспаться, массивная дверь снова распахнулась и меня потребовали на «бис».

Правда, на этот раз я оказался совершенно в противоположном конце грязного и угрюмого коридора. Внимательно осмотревшись, я обнаружил, что это скорее каземат или даже пыточная камера – в очень высокий потолок был вбит огромный крюк, непонятного происхождения цепи спускались от оконной решетки к самому полу; и не было совершенно никакой мебели, даже привычной параши или рукомойника.

Пока я вертел головой по сторонам, в помещение ввалились двое бугаев с лицами дебилов, готовых клиентов популярной ялтинской психбольницы «Голубой залив».

На губах одного из них играла улыбка садиста – казалось, что он и спит с этой жутковатой гримасой.

Второй, напротив, был угрюм, надут, как воздушный шарик на первомайской демонстрации трудящихся, и мрачен – казалось, что цвет его лица сливался с шершавой серостью казематных стен.

Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться о сути происходящего – из меня собирались сделать благоприятный материал для медицинских опытов или вообще приготовить для последующего вскрытия. Но, как это часто происходит, они не заручились моим письменным согласием, поэтому пришлось подать голос:

– Ребята, а бумаги у вас с собой?

– Какие бумаги? – удивился улыбчивый, растерянно глядя на угрюмого товарища.

– Ну, бумаги… – повторил я, внимательно осматривая вошедших.

– Не знаю…

Угрюмый неопределенно пожал плечами и скучающе зевнул, подчеркивая всем своим видом абсолютное безразличие к данной ситуации в частности и к жизни в целом.

В эту секунду приоткрылась «кормушка» железной двери, и в проеме показалась оплывшая харя Прелясковского, который запросто приказал:

– Начинайте!

Я абсолютно уверен, что все реалити-шоу, где телезрители наблюдают за жизнью «за стеклом», зародились в тюрьме. Вот и теперь, слушая, как за дверью сопит Артур, я безошибочно угадывал в этом звуке вожделение нетерпеливого наблюдателя.

Тем временем на меня надвигался угрюмый, на ходу закатывая рукава форменной рубашки. Я отступал, сколько было возможно, пока не уперся спиной в шероховатую стену.

Улыбчивый даже не пытался помочь товарищу, уверенный в его силе и моей беспомощности. Неужели они не были предупреждены о моей особой опасности или наоборот: все знали, но считали меня легкой добычей исходя из собственных сил?

Так или иначе, но угрюмый выдержал только два коротких удара ногой в область печени; третий, нанесенный в высоком прыжке по самому адамову яблочку, оказался для него решающим. С шумным выдохом мастодонт шлепнулся на цементный пол и тут же завалился на бок, отхаркиваясь кровавой пеной.

Мне не было резона ждать, когда до меня дотащится второй, и я сам подскочил к этому животному и нанес удар. Пришлось приступить к завершающей, самой приятной стадии избиения: перенеся вес тела на левую ногу, я согнул правую и – сокрушительный удар слизал с довольной рожи привычную усмешку и забил трепетное дыхание садиста.