— А я сейчас хочу говорить о социалистах. Почему мне не говорить о социалистах? Мы им руку протянули. А они? Кого они своими врагами считали? Коммунистов. Не хозяев, а коммунистов. Первым делом расколоть рабочий класс — вот чего они хотели…

— Этьен, прошу тебя… Ты же на ногах не держишься! — Да что ему сейчас наставления читать. — Иди-ка, ты, проспись…

— Вот, к примеру, мы им говорим о шахте, об интересах шахтеров, а они притащат книжонку, какого-нибудь Клебера Легей[356]… Почитайте-ка, тут написано, как в Советском Союзе дело идет в шахтах. И пойдут врать… Добьются того, что поднимается крик, что ребята с кулаками друг на друга лезут… и уж тогда довольны. А шахтерские наши требования побоку!

Этьен, башка дубовая!.. Рауль так встряхнул товарища, что тот стал, наконец, говорить потише и как будто послушался уговоров идти домой. Время от времени он вдруг пускался бежать, и тогда Бланшар хватал его в охапку. А говорил теперь Этьен о Финляндии, о сволочной брехне в газетах, об аресте депутатов-коммунистов, о роспуске партии, о воровстве в профсоюзных организациях. Рабочие из своих грошей платят членские взносы, а деньги попадают в карманы шпиков, гадов, продажных шкур… И еще вот что, — ты скажи-ка мне, почему лейтенант заставляет нас работать, а? Нет, ты мне скажи — почему? Ведь это несправедливая война? Несправедливая. Так сказала партия. И пускай там газеты брешут сколько хотят про русских и про все такое… Все равно русских не одолеют… И я тебе вот что сейчас скажу, — хорошее скажу: буржуи все подохнут. Ничего они без нас не могут сделать, как есть ничего… ни траншеи свои рыть… ни Францией управлять… Слышишь? Ничего им без нас не сделать…

Вдруг кто-то зашевелился около них, совсем близко. Может быть, уже немало времени кто-то стоял в темноте неподвижно и слушал. Раулю стало не по себе — не столько из-за того, что кто-то услышал рассуждения Этьена, сколько из-за того, что рассуждал-то пьяный человек. Есть вещи, которые следует говорить только в трезвом виде.

— Ступайте-ка спать. Как вам не стыдно так напиваться! Что если бы не я, а кто-нибудь другой вас услышал?..

Бланшар потащил Декера за собой. Человек, заговоривший с ними, должно быть, посторонился. Этьен шел теперь покорно. Шагал, спотыкаясь, шатался, но Рауль крепко держал его под руку. Декер все бормотал: — Несправедливая война… скажешь, нет, что ли? Врешь! Несправедливая… — Пришлось втаскивать его по лестнице на сеновал. До чего же тяжелый, безобразник этакий!.. Слушай, Этьен. Кто это с нами сейчас говорил? Ты как думаешь, — это наш лейтенант был? Но Этьен уже ничего не думал, он повалился на тюфяк и захрапел. Ну разве не безобразие? Противно. Рауль набросил на него одеяло, потом стал раздеваться и думал при этом: вон до чего дошел человек! А ведь коммунист. И все потому, что торчим тут неизвестно для чего. Эх чорт! Погано! Разлагаются тут люди!

Рауль аккуратно складывает в темноте свою одежду и, забравшись под одеяло, ежится от холода. Не очень-то жарко! Он не снял носки и скорчился, поджимая пальцы иззябших ног, а чтобы легче было переносить холод и мрак, он поет про себя песню:

Los cuatro generales,

Los cuatro generales…

Потом опять думает о встрече на дороге, и ему стыдно: ведь товарищ Барбентан, наверно, подумал, что и Рауль Бланшар тоже был пьян, как Декер.

* * *

Лейтенант Барбентан вызвал к себе рядового Декера. Тот явился с довольно унылым видом. Наверно, Барбентан вчера узнал его. Задаст теперь головомойку…

Однако ж, нет. О вчерашней встрече — ни слова. Оказывается, лейтенант вызвал Декера потому, что в личном деле Декера значится в графе профессия: «шахтер — рудничный плотник». — Ты из Курьера, кажется? Я не раз бывал в Курьере. Нелегкая там жизнь у людей. Я недавно ездил к вам от газеты. Разговаривал с вашим секретарем профсоюза. Не знаю, почему я тебе это говорю… Как его фамилия-то? Забыл… Деба… Дебар…

— Дебарж, — поправляет Декер. — Только он не секретарь, а заместитель секретаря.

— В бумагах у тебя указано, что ты — рудничный плотник. Значит, крепление штреков — дело тебе знакомое? Отлично. Я потому и вызвал тебя.

Так вот: надо вырыть подземное укрытие с тремя выходами. Хорошее укрытие, чтобы в нем можно было держаться, и сделать его надо в центре тех укреплений, которые роют сейчас в Ферте. Народ наш с такой работой не справится — метеорологи, портные и так далее… где уж им. Поэтому Декеру поручается руководить работами и обучать других…

О вчерашней встрече ни слова. Но теперь Этьен уже уверен, что Барбентан слышал вчера его рассуждения. Значит, лейтенант хороший человек… коммунист. Мало-помалу Этьен смелеет, выпрямляется. Ну, конечно, крепление — его специальность… Если лейтенант прикажет, он, Декер, может руководить работой… Сделать подземное укрытие с выходами не так уж трудно… Но вдруг его точно ударил кто-то в грудь, он остановился, умолк: если Барбентан вчера все слышал, чего ж вилять, таиться перед ним.

— Господин лейтенант…

— Что, Декер? Ты что-то хочешь сказать? Говори. Почему ж ты молчишь?

— Вот что… — начинает Декер и опять умолкает. Нельзя же сказать офицеру: это несправедливая война. И как же это вы, товарищ Барбентан, решаетесь заставлять нас работать для этой несправедливой войны? Барбентан пристально смотрит на него и отлично видит: тут что-то неладно. У этого рыжеватого крепыша угрюмый вид. Ростом невелик, а силы в нем, должно быть, немало. Вскинув глаза на лейтенанта, Этьен уставился на него; ресницы у Декера белесые, а в маленьких карих глазах проглядывает мысль, засевшая в упрямой голове. Такого не собьешь, если он в чем уверен.

— Вот что, господин лейтенант. Я не понимаю. Пригнали нас, работаем, — а зачем, для чего, для кого, — не знаем. У себя дома, в Курьере, мне все было ясно… Мы работали… ну, конечно, на компанию работали, на хозяев. А что такое хозяева — всем понятно… Они покупают рабочие руки, мы свои рабочие руки продаем. Торгуемся… А здесь что?.. Нет, мне такое дело не подходит. Раз я солдат — приказывайте, я обязан повиноваться… буду рыть. Но руководить другими, заставлять их работать… Нет, это не мое дело… у меня нашивок нет, я рядовой.

Высокий худой лейтенант молча смотрит на Декера.