те, кто по их словам, хотят войны, саботируют ее… До чего мы дожили! Повсюду — политическая игра. Я видел такие вещи, что если бы задуматься над ними, пришлось бы усомниться в самых элементарных принципах человеческой порядочности. Но нам, солдатам…

Майор Бовезе остановился и окинул офицеров взглядом. Он прекрасно знал, что для них жандарм — не солдат. Отплатив им за это кратким зловещим молчанием, он шумно вздохнул и продолжал свою речь: —…Нам, солдатам, рассуждать не положено. Мы не можем себе позволить никаких сомнений. В этом наша честь. Мы выполняем приказы… и баста! С неуклонной строгостью проводим меры, осуществление коих нам доверено. Для нас фронт — там, где мы находимся. Любой человек, любая вещь, являющаяся помехой к осуществлению этих мер… препятствием для выполнения нашего долга, — вот наш враг, и мы обязаны сломить его. Без слюнтяйства, без снисхождения и без рассуждений. Я знаю лишь одно: в жандармском округе Сены и Марны мне доверен опасный, важный пост, Мелен стал сортировочной станцией для подозрительных лиц: со всех концов Франции мне шлют сюда всяких… ну всякие неблагонадежные элементы. Одних мы сажаем в тюрьмы — это самое простое. Но ведь в армии есть целые воинские части, состоящие из… Вам, конечно, понятно, что я хочу сказать. Вот, например, ваш полк… Вы, офицеры французской армии, несомненно, не решились бы дать оружие всем без исключения солдатам вашего полка. Вы хорошо знаете, что вам еще надо выявить, кому можно доверить винтовку… из числа даже тех немногих винтовок, которые вам даны… А между тем может настать день, когда именно с этими людьми вам придется… когда вам надо будет…

И, прервав свою речь, Бовезе сделал резкий жест, — как будто отрубил что-то. Встревоженные офицеры молчали. Капитан Бозир выразил общее чувство, спросив:

— Что вы хотите сказать, господин майор?

— Что я хочу сказать? А вот что. Как вы думаете, что вы здесь делаете? Ну вот эти ваши работы, этот план работ… — что это такое, по-вашему?

Офицеры смущенно переглядывались, не решаясь ответить. Наконец Местр отважился:

— Да вот… нам сказали… сказали, что это седьмая линия поддержки линии Мажино… — Дать иной ответ было просто невозможно, а то чего доброго попадешь в разряд подозрительных. Но ни сам капитан, ни остальные офицеры нисколько этому не верили. Местр чуть было не сказал: «Да это линия Авуана», но прикусил язык. Бовезе засмеялся тихим басистым смешком, и это никого не удивило: они ждали, что майор засмеется. Но у всех горло пересохло от жгучего любопытства — сейчас узнаем… Доктор вертел в руках свой стакан.

— Вам сказали… вам сказали! Только уж не говорите, пожалуйста, что вы этому поверили. Линия Мажино находится отсюда на расстоянии нескольких сот километров. Ну, конечно, в четырнадцатом году враг дошел до этих мест. Я сам сражался неподалеку отсюда, на свекловичном поле. Ну, а нынче никто и не думает прорывать фронт противника. Войну ведут иначе. Словом, благодарение богу, немцы сюда не придут… А если они придут, куда вы годитесь с вашими противотанковыми рвами, с вашими рогатками и с этим человеческим отребьем, которое вы называете солдатами. Отребье… и в моральном смысле и в физическом!.. Чтобы вести войну, нужны люди, которые верят, что ее надо вести. А во что верят ваши несчастные дегенераты? Даже в своего Тореза не верят! Ведь если б они верили в него… тогда, знаете ли, пришлось бы заново пересмотреть вопрос с национальной точки зрения… Но сейчас при таком состоянии духа в стране достаточно одному, хотя бы одному полку померанских стрелков прорваться, и он беспрепятственно промарширует от границы до Парижа, — можете мне поверить. Нельзя безнаказанно насаждать целых двадцать лет пацифизм как официальную политику. Но, уверяю вас, Гитлера нисколько не интересует прорыв линии Мажино. Он ведет другую игру, посложнее, с англичанами. Он торгуется: сколько дадите за то, чтобы я повернул на восток? В этом все дело! Будто в покер играют. А пушки выдвинуты только так, для отвода глаз. Партнеры все увеличивают ставки. Но если не будет крови, никто их бутафории не поверит. Вот понемножку и пускают кровь друг другу. Где для Гитлера опасность? Может быть, в Берлине, может быть, в Мюнхене… В Голландии и в Швейцарии игра идет азартная… У меня есть знакомый в министерстве вооружений… Голландия обещала продать станки, которые нам до зарезу нужны. Моего знакомого послали в Голландию: поезжай, договорись с заводчиком. А тот спрашивает: вам сколько потребуется станков? Столько-то. К сожалению, у меня столько нет. Но, если угодно, могу достать. Только предупреждаю — куплю их в Германии. Мой знакомый — человек, вроде нас с вами, участник прошлой войны. Он отказался и вернулся в Париж без станков. И что ж! — ему приказали: сейчас же отправляйтесь на самолете — покупайте. Но не в этом дело… Я отвлекся… Я сейчас вам скажу, что вы тут делаете. Вы думаете, что готовите линию оборонительных укреплений для поддержки фронта. Ошибаетесь! Вас здесь держат в предвидении того дня… того дня, когда наша армия с линии Мажино двинется на Париж… не гитлеровская армия… нет, — наша армия… Поняли, господа? Значит, все вам ясно. Настанет день, когда у солдат лопнет терпение. И нам придется защищать правительство Франции от внутреннего врага… именно от внутреннего врага… нечего бояться называть вещи своими именами. И вот против этого врага ваши укрепления, смехотворные в качестве защиты от немецкой армии, приобретут значение и ценность. Ваша задача — замедлить продвижение на Париж той армии, которая стоит сейчас на линии Мажино. Имейте в виду, что за Парижем нарочно сосредоточены моторизованные части, — они быстро окажутся на месте и поработают, как следует… Вы задавались вопросом, зачем здесь стоят моторизованные кавалерийские части? Нет? Ну, слушайте. Этот скот, это человеческое стадо, которое сюда согнали, ничего не стоит… Какие же это солдаты? Без оружия, без воинского духа!.. Но если вы сумеете окружить их надежными элементами, — таковых, наверно, можно среди них найти, — этот сброд все же представит собою материал для задержки продвижения армии… Перебьют их — потеря невелика. Страна их оплакивать не станет…

Сгустились сумерки, лиц совсем уже не было видно; в камине догорали дрова. Майор налил себе коньяку. Наступило тяжелое молчание, такое же тяжелое, как и мысли, которые ворочались в головах сидевших тут людей. Доктор встал и зажег электричество. Ватрен сказал: — Весной, однако, все еще может