Около 12 часов ночи 18 марта к генералу Деникину приехал генерал Кутепов, заявивший, что после всего происшедшего в Новороссийске и до него Добровольческий корпус не верит больше генералу Деникину так, как верил до сих пор. Генерал Деникин ответил, что при таких обстоятельствах он слагает с себя власть, и в эту же ночь сделал первые распоряжения о созыве чрезвычайного военного совета. На следующий день 19 марта вестибюль гостиницы «Астория» в Феодосии, где разместился штаб Главнокомандующего, был переполнен представителями генералитета, пытавшимися безуспешно убедить генерала Деникина в необходимости изменить свое решение. Генерал Деникин оставался непреклонным. В этот день он почти ни с кем не разговаривал и был крайне бледен.

20 марта в Севастополе состоялся военный совет. По приказанию генерала Деникина командированный в Севастополь Генштаба полковник А. беспрерывно информировал его о ходе совещания по прямому проводу. 21 марта, как только полковник А. сообщил о выдвинутой советом кандидатуре генерала Врангеля, генерал Деникин подписал краткий приказ о назначении последнего Главнокомандующим Вооруженных сил Юга России. В тот же день вечером состоялось прощальное чествование генерала Романовского, во время которого генерал Шапрон-дю-Лоре350 – бывший адъютант генерала Алексеева и бывший генерал для поручений при генерале Деникине – в взволнованной, прерывавшейся слезами речи сообщил, что, несмотря на все убеждения, решение Главнокомандующего осталось прежним и что, таким образом, присутствующие прощаются сейчас не только с генералом Романовским, но и с генералом Деникиным – «последним Главнокомандующим, – сказал Шапрон-дю-Аоре, – из бессмертной династии Корниловых, Марковых, Алексеевых». Генерал Деникин, как и накануне, был крайне молчалив и говорил тихо несколько раз только со своими соседями по столу. Генерал Романовский, наоборот, много шутил и смеялся. В 2 часа ночи все разошлись.

22 марта в 7 часов вечера бывший Верховный правитель и Главнокомандующий, одетый в матерчатый английский плащ, вышел из своего номера. В конце коридора толпилась группа штабных офицеров. Тут же стояли молча дежурный офицер есаул М. и профессор Бернацкий. Не замечая их, не замечая как будто никого, генерал Деникин, сделав наискось по коридору несколько шагов, подошел к быховцу полковнику А. и крепко обнял его. Вслед за тем генерал Деникин направился сразу к выходу, сел в автомобиль и уехал. Офицеры бросились в опустевший номер; каждый торопился захватить себе на память что-либо из оставшихся на столе письменных принадлежностей.

«Астория» поразительно напоминала в эту минуту дом, из которого только что вынесли покойника. В своем номере, уткнувшись в подушку, навзрыд рыдал полковник К., бывший все время штаб-офицером для поручений при генерале Деникине и пожелавший остаться в России. У входа в коридор стояли по-прежнему часовые-конвойцы с бледными испуганными лицами, по-своему истолковывавшие происходящее. Через четверть часа кто-то распорядился их снять. По телефону передали, что генерал Деникин, простившись с офицерской ротой охраны Ставки (официальное прощание со штабом было еще днем), перешел с берега на английский миноносец и сейчас уезжает за границу. Спустя немного времени английский миноносец, принявший на свой борт генералов Деникина и Романовского, вышел в море. Одновременно вышел и французский миноносец, на котором находилось несколько лиц свиты, пожелавших разделить участь бывшего Главнокомандующего.

Генерал Врангель вступил в исполнение обязанностей правителя и Главнокомандующего Вооруженными силами Юга России. Отклонив ноту великобританского правительства, предлагавшего посредничество в вопросе о заключении мира с большевиками, новый Главнокомандующий в отданных по армии и флоту приказах выразил уверенность, что он сумеет вывести армию из тяжелого положения «не только с честью, но и с победой». Одновременно с этим в целом ряде речей, произнесенных в Севастополе и в других городах Крыма перед представителями печати и всевозможными депутациями, генерал Врангель обещал в вопросах, касавшихся внутреннего устроения Крыма и России, руководствоваться демократическими принципами и широко раскрыть двери общественности.

Была провозглашена беспощадная борьба с канцелярщиной и рутиной. Началась стремительная замена одних лиц и учреждений другими. Фактически, впрочем, дело свелось лишь к калейдоскопической перемене фамилий и вывесок, а зачастую даже только последних. Был упразднен знаменитый Осваг, составивший целую эпоху в период политики Особого совещания, но вместо одного Освага расплодилась чуть ли не дюжина маленьких «осважнят», представлявших в подавляющем большинстве случаев скверную креатуру своего родоначальника.

Началась какая-то лихорадка с подачей на имя Главнокомандующего докладных записок, проектов и (конечно!) смет, доказывавших необходимость учреждения новых органов осведомления, пропаганды и т. п. Политические авантюристы всех рангов и калибров, эксминистры Особого совещания, голодные, оказавшиеся на мели осважники, случайные репортеры вчерашних столичных газет – все они дни и ночи напролет сочиняли обеими руками рецепты спасения России.

К середине апреля месяца, когда казначейство ВСЮР выдавало одной рукой последние миллионы потрясающих «ликвидационных» осважному персоналу, оно же другой рукой должно было вскармливать новых младенцев того же, увы, происхождения. Умер Осваг, но вместо него в Севастополе и на местах работали: а) пресс-бюро, б) редаготы, в) инфоты, г) осоготы, д) политотделы и т. д., и т. д., а на свет божий из куч проектов выглядывали тройками и пятернями «телеграфные агентства», какие-то секретные отделы под литерами (были и такие), журналы толстые, журналы тощие, газеты ежедневные, еженедельные, понедельничные, воскресные, народные, казачьи, рабочие, какие хотите. Нечего, разумеется, пояснять, что почти весь осважный персонал перекочевал в «новые» учреждения и органы осведомления. Вся эта публика наперегонки торопилась использовать искреннее расположение нового Главнокомандующего к печати, атакуя все пороги дворца и чуть ли не вагоны штабного поезда на ходу.

Кредиты на пропаганду и «осведомление» грозили достичь гомерических размеров. Ведомство г-на Бернацкого возопило о милосердии и осмотрительности. Целый ряд «новорожденных» оказался лишенным необходимого питания. Началась безобразная борьба за право на собственное существование. Каждый из новорожденных пытался изо всех сил признания его за собою и не стеснялся в выборе средств и способов, как бы половчее подставить ножку своему соседу.

Несомненно, генерал Врангель очень быстро понял, с кем имеет дело, и попытался исправить ошибку. Но людей, которые могли бы помочь ему найти надежный путь к такому исправлению, не было. Персональная чехарда и «ликвидации» не давали, в сущности, никаких результатов. В частности, последние сводились лишь к бесконечным «перебежкам» ликвидируемых под новую вывеску, и были специалисты, которые ухитрялись менять свою кожу по нескольку раз в течение одной весны, укладывая ликвидационные во все четыре кармана. Независимая пресса в количестве двух с половиной газет и общественные круги по-прежнему держались особняком, и никакие соблазны, вроде льготного или дарового получения бумаги, не помогали.

Отчаявшись в возможности поставить дело рациональным образом, генерал Врангель разрешил его в конце концов чисто по-кавалерийски, отдав свой известный приказ