отвечаю, — согласился низколобый, — этих я уже пробил предварительно. А там как пойдёт, может, и больше будет. Тогда добавите, а мы, может, скидку от количества сделаем. Типа, опт. Но вы уж слово дайте, что всё будет только через нас, даже если они сами к вам побегут. Мы первые додумались.

— Да, вашество, — закивал Шнырь, — оно вам надо с одиночками дело иметь? Мы вам всё организуем в лучшем виде. Так что там с ценой за голову выходит?

— Я пока не видел товар.

Мужчины одобрительно переглянулись и закивали. Основательность моего подхода им импонирует. Видят, что серьёзный покупатель, не шушера какая.

— Сюда, будьте любезны, — показал в боковой коридор Шнырь. — Мы их разделили и отделили. А то уж больно орали громко поначалу. Отсюда, конечно, наверх не слышно, хоть порвись, но нам слушать надоело. Сейчас уже поутихли, утомились. Поняли, что бесполезно. Отродьям отродьево, всегда так было.

Дверь первой клетушки заложена снаружи засовом, доски толщиной в палец, петли кованые — хорошо сделано, надёжно.

— Карцеры тут были, — пояснил сутулый, открывая, — для провинившихся. Уж не знаю, за что туда сажали, но нам пригодилось.

На деревянном полу, поджав под себя голые ноги, сидит в одной длинной грязной рубашке девчушка с растрёпанными светлыми волосами. Здесь электричества нет, горят свечи, у стен валяется какой-то мусор, тряпки, порванная юбка. Девочка сильно избита, лицо в потёках крови, изодранные травмированные руки как будто кто-то отрывал от себя, ломая её пальцы; окровавленная одежда, потеки крови на бёдрах, пятна на полу. Она не выглядит даже на свои вот-вот восемнадцать. Сидит, бессмысленно глядя сквозь меня, и слегка покачивается, мыча под нос что-то заунывное без слов.

— А почему товар в таком… некондиционном состоянии? — поинтересовался я.

— Так ведь это, — сказал низколобый смущённо, — только тушка слегка пострадала. Вам же она не нужна. Я слыхал, что страдания укрепляют душу. Вот мы и укрепляли, как могли. Опять же скучно было. Это ж отродье, с ними всё можно.

— Пастор говорит, — добавил сутулый, — что грех. Мол, хоть и нелюдь, а всё одно живая тварь. Но я думаю, грех небольшой, как собаку пнуть. Вы лучше скажите, почём сейчас такая?

— Остальные в таком же состоянии?

— Ну, более или менее, — сказал бородач, — с пацанами поменьше возились. Так, насовали по хлебалу, кто сильно орал. Чтобы осознали, что отродье, а то не до всех сразу доходит.

— Они ж думали, что мамкины сладкие пирожочки, — заржал Шнырь, — так что был сюрприз.

— Каждый считает, что Очищение — это про других, — философски заметил сутулый.

— И откуда вы их взяли? — спросил я, задумчиво разглядывая девушку.

— Как откуда? — удивился Шнырь. — Я же говорил, это наши.

— Эта, вот, моя, — пояснил низколобый.

— Твоя дочь?

— Ну, восемнадцать лет думала, что дочь. Но оказалась отродьем. Жена расстроилась, конечно, столько денег зря потрачено. Одних тряпок ей напокупали за столько-то лет! Но ничего, у нас вторая есть, что-то ей подойдёт.

— А она, значит, не отродье?

— Не, два отродья в одной семье не бывает. А я так даже рад, что это она. Всегда была странная, я сразу на неё думал.

— Так это ты её так? — удивился я.

— Не, мы решили, что каждый займётся соседскими, а свою не будет. Как-то не по-людски, всё же. Они-то, дело понятно, отродья, нелюдь, ведьмины высерки, но мы-то люди. Мы нормальные.

— Нормальные, значит, — констатировал я, решив, что услышал достаточно. — Ясное дело. Кто как не вы.

Когда я с ними закончил, девочка уже не раскачивалась и не мычала под нос, а глаза её перестали быть пустыми. Теперь в них плескался чистый дистиллированный ужас. На её глазах только что произошло самое страшное, что может случиться с человеком. То, что хуже смерти. Впрочем, она это забудет. Она забудет всё, что с ней случилось. Точнее, ей нечего будет помнить, ведь тех, кто это сделал, никогда не было. Их воздействие на каскад причинно-следственных связей постепенно исчезнет, медленно разгладятся складки на ткани бытия, Мироздание неторопливо затянет образовавшуюся дыру обычными своими симулякрами: ложными воспоминаниями, архетипическими символами, благословенным забытьём. Всего, что они сделали с этой девушкой и другими, просто не было, потому что никогда не было их. Но это не значит, что с ней не может случиться чего-нибудь другого, а я не могу каждый раз так кромсать мир.

— Ну, что, — сказал я ей, — вставай, безотцовщина.

Она, глядя на меня испуганно и растерянно, взялась за протянутую руку. Морщась от боли, поднялась с моей помощью на ноги.

Посмотрел на часы — полтретьего ночи. Самое время переложить эту проблему на чьи-нибудь широкие крепкие плечи.

***

— Роберт? — Депутатор открыл мне дверь в пижаме. — Который час?

Несмотря на наряд, он выглядит мужественно, внушительно и уверенно, не скажешь, что только проснулся. Наверное, у него система быстро выходит из sleep mode.

— А это что за дети? — спросил он, разглядев подростков.

— Ты интересовался пропавшими школьниками? — сказал я устало. — Нескольких я нашёл. Не в бар же мне их вести? Они ещё два дня несовершеннолетние.

— И что мне с ними делать?

— Что хочешь. Ты тут депьюти, тебе город платит. А я бармен, и мне давно пора спать.

— Они плохо выглядят. Может, в больницу?

— К утру им станет лучше, вот увидишь. Кроме того, доктор всё равно спит.

— Но…

— У них всё и спросишь. Я пошёл, мне открываться в девять.

Светловолосая девчушка вцепилась в мою руку так, что пришлось осторожно отцеплять, стараясь не сделать больно повреждённым пальцам. Надо же, я думал, будет от меня бежать впереди своего визга. Женщины часто парадоксальны в реакциях. Наверное, Очень Страшный Я рядом кажусь ей гарантией, что остальные ужасы не приблизятся. Побоятся.

— Иди, иди, — сказал я ей, — вон, добрый дядя полицейский о тебе позаботится. У него работа такая.

Она забудет. Все они забудут. И это правильно.

***

Подходя к бару, понял, что поспать мне сегодня не светит. Белые волосы, чёрное платье. Ждёт.