Пинхусу Гирш по душе. Зато впредь... Запомните! Чтоб ноги его по эту сторону порога не было! Никаких чаепитий! Пускай Гирш остудит свое сердце у городского колодца, где каждый день, проезжая через Кукучяй, поит свою клячу. Вот и все. Аминь. Так Альтман сказал, и быть посему. Зря слез не проливай, Рива. Твои красивые глаза еще понадобятся. Гирш не один на белом свете...

— Ша! Штиль!

О какой же свадьбе этот чертов скворец Горбунок поет? Неужто пронюхал через толстые стены корчмы, что творится в семье Альтмана?

Выбежал Альтман, всполошившись, во двор, но услышал, что сапожник над молодым раввином гоев измывается, и вернулся. Потом вынес бутылочку, вручил ее Горбунку и попросил увести детвору подальше от корчмы, потому что у его Ривы голова болит, шума не переносит.

— Зови доктором Гирша! Рива сразу поправится!

— Ша, Йонас! Штиль! — простонал Альтман, схватившись за голову.

Зигмас заиграл свадебный марш, Горбунок поднял бутылочку над головой и, собрав в прозрачном стекле закатные зори, гордо зашагал дальше. Не выдержали нервы у босяков. Высыпали мужики из домов, надеясь вкусить дьявольского зелья. За ними бросились бабы, в страхе, что Горбунок их любимых и проклятых с пути истинного сведет.

Перед домом Валюнене шествие остановилось, потому что на крыльце сидели Стасе с Пятрасом, уставившись в одну точку на небе, будто двое святых возле гроба Христова, ничего не видя и не слыша, что творится вокруг, хотя тут же, в нескольких шагах, сын Валюнене Андрюс, навалившись грудью на стул, просто пожирал их глазами, чиркая что-то на листе белой бумаги то одним, то другим карандашом. Рядом с Андрюсом — его мать Веруте и Аукштуолис, Алексюс со своей мамашей Аспазией и дочка добровольца Кратулиса Виргуте.

— Эй, люди добрые, что вы там поделываете? — удивленно спросил Горбунок.

— Угадай, Кулешюс! Вот угадай! — воскликнул Аукштуолис.

— Если на Стасе с Пятрасом посмотреть, то ни неба, ни земли не слышите. А если на вас всех — то вы завещание для Стасе и Пятраса пишете.

— А вот и нет. Вот вы и не угадали, дяденька! — ответила Виргуте. — Андрюс цветную картину делает, а мы ничего не делаем. Только смотрим и ждем, что выйдет.

— А может, и нам позволите взглянуть?

— Просим, — сказала Веруте. — Просим всех.

Хлынули гости ксендзовской свадьбы во двор, окружили рисовальщика и долго глядели, не в силах глаз оторвать от картины, на которой звезда ясная была и желтый ущербный месяц. Звезда в виде девицы с золотой фатой и рутовым веночком, а месяц — в голубой шапке с георгином цвета крови в петлице. Когда Андрюс вставил им обоим глаза, прилепил губы, носы да прицепил уши, вышла парочка, как пить дать Стасе и Пятрас.

— Ах, чтоб ты скис!

— Чтоб тебя черти драли! — удивлялись взрослые, а Розалия попросила Андрюса, чтоб словами загадку своей картины передал. А поскольку Андрюс, застеснявшись, юркнул в избу, Виргуте ответила как по-писаному:

Месяц на звезде женился,

Пятрас женится на Стасе.

А тут как завизжит ее брат Напалис, как запоет:

Аллилуйя! Помолись!

Божьей воле поклонись,

Божьей воле поклонись, —

Пятрас, поскорей женись!

— Мужики и бабы, давайте забудем молитву. Отложим свадьбу викария до слякотной погоды. Отдадим должное нашему лазарю и работяге, — сказал Горбунок и, выбив из бутылочки пробку, окропил ноги парня и девки. Окропив, запел:

Во имя Пятраса и Стасе,

Плоти и духа единение,

Здоровие и размножение!

— Аминь, — ответили юные Кратулисы вместе со всеми детьми босяков.

— Кулешюс, ради бога... Будь человеком. Не смейся над нами, — заговорила Стасе, зардевшись еще гуще.

— Кто над вами смеется, коза ты божья! — ответил Горбунок. — Разве мое крестное знамение хуже, чем настоятелево, или моя святая водичка хлебушком не пахнет? Будьте вы счастливы!

И шваркнул бутылочку под ноги Стасе и Пятраса о каменный порожек. Со всего маху! С неба роса брызнула, колокола костела зазвонили. Прислушались, вгляделись босые да голые. Своим глазам не поверили — неужто Горбунок с ума спятил? Или господь бог чудо явил? Переглядывались босяки, не переставая удивляться, что колокола все не замолкают. И роса небесная благоухает хмельным ржаным духом, даже голова кружится. Умиление в сердцах у всех да слабость непонятная в коленках.

— Дети, сбегайте посмотрите. Может, там сам черт на графской висюльке верхом сидит?

Но дети не слушались матерей. Били яйца, очищали от скорлупы, уплетали за обе щеки. Горбунок, сняв шапку, шел с нею по кругу, гармоника Зигмаса играла заунывно, а Горбунок еще унылее пел:

Карман Пятраса зияет —

Чем зачинишь?

Рысак Пятраса страдает —

Чем напоишь?

Стасе босая да голая —

Не зачинит.

Слеза ее соленая —

Не напоит!

Бедняги работяги,

Кто поможет? —

подхватил Напалис, но в шапку Горбунка падала лишь крашеная яичная скорлупа. Стояли босяки, повесив носы. Откуда возьмешь центы, если бабы еще перед пасхой всем карманы обшарили. Хоть лопни, хоть живьем в могилку лезь — не соберешь складчиной даже на рюмочку...

Раз нету складчины,

Вы все не мужчины!

Без свадьбы у Стасе

Пусть будут крестины —

в ярости кричал Горбунок.

Без свадьбы девица

Пусть с парнем живет!

Прости нас, всевышний,

За Стасин позор.

За Стасин позор,

Да за Пятраса горе,

За мой пьяный вздор

И за баб жадных тоже.

— Перестань, ирод!

На Горбунка нашло вдохновение. Чем дальше, тем жалобнее пел Кулешюс. Чем дальше, тем сильнее верили бабы, что это не шутовские затеи, а взаправдашияя свадьба Стасе. Не приведи господи с