– Мамочка! Бабушка умерла! Любу отправили в детдом, а ее оттуда забрала какая-то бабка!

Мы так и не узнали, как звали этого ребенка.

Рыдания этого неизвестного ребенка потрясли нас настолько, что мы сами начали плакать. В углу вагона я увидела Фрадкину: на ней было только легкое платье (ее арестовали в августе), и сейчас она пыталась согреться, прижавшись к Кате Скидаровой. Одна из женщин знаком предложила мне сесть рядом. Я узнала в ней одну из своих соседок по «Матросской Тишине», журналистку Грановскую. Мы прижались друг к другу, чтобы сохранить тепло. Вагон освещался всего одной лампочкой. В полу было проделано отверстие для туалета, но им можно было пользоваться только во время движения: как только поезд делал остановку, входил охранник и закрывал дыру. Он опасался того, что мы можем бросить туда письмо и оно попадет к родственникам, которые попытаются следовать за конвоем, чтобы узнать, куда нас везут.

Утром 13 декабря солдат выдал каждой заключенной пятьсот граммов черного хлеба, селедку и две конфеты. В нашем распоряжении также было ведро холодной воды. Это был наш ежедневный рацион во время этапа. Нам часто не хватало воды, но охрана отказывалась ее приносить под предлогом, что это дополнительная работа. Катя Скидарова утратила свой «бутырский» задор и забыла, что умеет петь. Нина Ромашева, напротив, сочинила во время нашего этапа из Москвы в Потьму песню и с бравадой спела ее, когда мы прибыли на станцию Явас[67], откуда заключенных доставляют в секретную тюрьму НКВД в Потьме[68]. Вот слова этой песни.

ЖЕНЩИНЫ

В Явас мы прибыли 15 декабря в два часа дня. Только в восемь часов вечера поезд отвез нас к лагерю.

Как и Нина Ромашева, Грановская была одной из самых энергичных заключенных, хотя ей уже перевалило за пятьдесят. Это была сильная, крепкого телосложения женщина, и седые волосы совсем ее не старили. Двадцатилетней девушкой она познакомилась с Грановским, пламенным революционером, который в 1915 году был главным редактором подпольной газеты «Искра». Ему помогали жена Ленина Надежда Константиновна Крупская и Коллонтай[69]. Несмотря на столь славное прошлое, Грановского и его жену арестовали в 1937 году как врагов народа. Во время допроса в Бутырской тюрьме молодой следователь спросил Грановскую:

– Где вы познакомились со своим мужем?

– Всю жизнь я работала рядом с ним, мы вместе участвовали в революции. Моя дочь родилась здесь, в тюремной больнице, и после родов мне предстояло воссоединиться со своим мужем. Меня приговорили к десяти годам каторги в Сибири, и только Октябрьская революция нас освободила. А сейчас я вас прошу больше не задавать мне вопросов – вы слишком молоды, чтобы иметь на это право.

Грановская умерла в Потьме в 1939 году в 1-м лагпункте. В 1951 году, во время моего недолгого визита в Москву, я спросила у ее дочери, знает ли она о том, что ее мать умерла двенадцать лет назад. Ей было об этом неизвестно. Когда я спросила, что произошло с ней после ареста ее родителей, она ответила, что все их имущество было конфисковано, включая квартиру, – она смогла сохранить за собой лишь одну маленькую комнату. Один из их друзей, работник НКВД, купил на аукционе предметы, принадлежавшие семье Грановских. Когда он пришел их забирать, то столкнулся с дочерью Грановской, отказавшейся отдавать ему некоторые личные вещи. Тогда в порыве ярости он схватил кастрюлю с кипятком и вылил ей на ноги. Следы от ожогов сохранились у нее до сих пор.

Таково чудесное советское правосудие, защищающее униженных и угнетенных…

Потьминский лагерь начинался с больших ворот, окруженных колючей проволокой. Начальник охраны пропускал всех по очереди. Каждая из нас держала в руках листок бумаги и зачитывала с него свою фамилию, статью и срок. Эта процедура удостоверения личности длилась до полуночи, затем нас повели в туалет, выдали нижнее белье и робы, а одежду, в которой мы прибыли, отправили на лагерный склад. Наконец нас отвели в столовую, где мы с большим удовольствием познакомились с симпатичной женщиной по фамилии Блюхер, которая обслужила нас по первому разряду, но не могла предложить ничего, кроме овсяной каши и стакана теплой воды. Старожилы Потьмалага приготовили нам постели. Я не могла сразу заснуть, несмотря на усталость от этапа и переживаний.

В нашем бараке было сто пятьдесят заключенных женщин. В пять часов утра началась перекличка, в шесть часов нам дали немного овсяной или ячменной каши. Ходить в другие бараки запрещалось, лагерная охрана делала постоянные проверки, чтобы пресечь такие визиты.

На следующий день после прибытия в лагерь меня вызвали к оперу (так называют начальника лагеря, работника НКВД).

Этот сотрудник органов имел право знакомиться с нашими личными делами. В моем он прочитал о том, что я бросила в лицо следователю свое обвинительное заключение. Опер заявил, что я должна быть наказана за этот проступок, что и произошло: меня на три дня отправили в медсанчасть работать прачкой. В больнице я познакомилась с Третьяковой, женой Поднишева, секретаря Серго Орджоникидзе. Третьякова была комедийной актрисой, сыгравшей роль тети Маши в фильме «Путевка в жизнь» в 1932 году. Сегодня этот фильм исчез с русских экранов, так как Третьякова, исполнившая в нем главную роль, была арестована в 1937 году как враг народа[70]. Эта несчастная была серьезно больна, и по этой причине ей разрешили специальное питание. Мадам Блюхер, начальница столовой, каждый день отправляла ей картофельный или свекольный салат. Третьякова, осознавая, что обречена, и видя мою молодость и крепкое здоровье, была рада предложить мне свою порцию – сама она уже не могла ничего проглотить. Она умерла от опухоли мозга в два часа ночи 1 января 1938 года у меня на руках.