Последние слова Ардишвили были адресованы мне. Она взяла меня за руку и стала умолять:

– Моя дорогая Андре, вы еще молоды, и я вам желаю вернуться на родину, но будьте осторожны, я вас прошу, будьте внимательны, следите за тем, что происходит вокруг вас, и обращайте это в свою пользу…

Я до сих пор с благодарностью вспоминаю о ней.

Весной 1938 года большинство из нас вновь обрело веру в будущее. Сталин лишил нас свободы, но не смог отнять волю к борьбе, и мы боролись!

Катя Скидарова помогала нам забыть о наиболее мучительных моментах нашего существования, исполняя арии из «Кармен», «Вертера», опер Чайковского «Евгений Онегин» и «Пиковая дама». Однажды начальник лагеря ворвался к нам в барак и отправил ее в карцер на три недели. Однако это заточение не сломило ее, и, вернувшись, она спела нам «Слышен звон бубенцов издалека». Чтобы дать Кате время прийти в себя после карцера, некоторые из заключенных женщин пересказывали нам романы или читали стихи Есенина. К сожалению, мы часто ложились спать голодными. Не менее четверти заключенных лагеря болели цингой. Видя, как список больных увеличивается с каждым днем, опер забил тревогу и сообщил об этом в Москву. Приехавшая вскоре медицинская комиссия столкнулась с недовольством грузинок. Одна из них, тбилисский адвокат, выйдя из строя, обратилась к москвичам:

– Граждане, я адвокат и знаю Уголовный кодекс! Разве можно бросить женщину в тюрьму без судебного приговора и без права на защиту! В сталинской Конституции разве не говорится о том, что советский гражданин имеет право на защиту?

Другая грузинка без особых усилий вырвала клок волос и зуб и продемонстрировала их комиссии:

– Вот что они со мной сделали, а ведь прошел только год с тех пор, как меня арестовали!

Трое женщин-врачей, членов контрольной комиссии, не смогли скрыть свои эмоции, и в тот же вечер их выпроводили из Потьмы.

Впоследствии к нам приезжали и другие комиссии, но опер позаботился о том, чтобы грузинки не попадались им на глаза.

В июне 1938 года мы ненадолго воспряли духом, узнав, что Сталин не только приказал прекратить аресты женщин[76], но и поставил Берию на место Ежова. Мы стали думать о возможном освобождении, однако не строили иллюзий. Из-за цинги многих из нас отправили в инвалидный лагерь № 21. В их числе была Фрадкина – она еще серьезно повредила ногу и передвигалась теперь с помощью палки. Так как 17-й лагпункт был уже полностью укомплектован, нам больше не присылали новых заключенных, и мы не знали ничего о том, что происходит на воле. Мы были очень грустны и подавлены. Каминская, Нина и Ольга Тухачевские убыли в неизвестном направлении.

В августе 1938 года опер вызвал Катю и спросил, не хочет ли она участвовать в военном празднике. Если она согласна, то пусть представит ему программу своего выступления. Катя вернулась к нам в некоторой нерешительности, но мы настоятельно советовали ей принять это предложение. Во время концерта Катя заменила два произведения из одобренного опером списка, одно – на арию князя Игоря из оперы Бородина, где князь просит султана дать ему свободу, и другое – на романс Чайковского о птичке, не желающей петь в клетке[77]. Когда раздались аплодисменты, опер встал и вышел из зала.

Мы все с нетерпением ждали прихода Кати. Вернувшись в барак, она, сияя, рассказала нам о том, как ловко обманула опера. Увы! Торжество оказалось недолгим – ее практически сразу этапировали в 1-й лагпункт, где дисциплина была значительно строже, чем у нас. Лишившись нашей дорогой утешительницы Кати, мы приютили кошек, и они немедленно принесли нам целый выводок котят.

1 января 1939 года мы пожелали друг другу счастливого Нового года, не слишком веря в исполнение этого пожелания. В конце января правительство решило провести перепись населения, и к нам несколько раз приезжали переписчики. Советская власть, производя тотальные аресты, лишила себя множества специалистов: инженеров, техников, врачей стало катастрофически не хватать. Сталин осознал свою ошибку и решил вернуть квалифицированные кадры на работу, чтобы реанимировать экономическое развитие и не отставать от цивилизованного мира.

Как-то июльским днем к нам в барак пришел рабочий чинить нары. Улучив момент, когда охрана не обращала на меня внимания, я спросила этого человека, что происходит в мире. Он сообщил об окончании войны с Финляндией[78], о том, что в нашем лагпункте готовят здание для размещения медицинской комиссии и что скоро нас отправят куда-то далеко на строительные работы. Когда я поделилась этой новостью с другими заключенными, мне не поверили: учитывая наше состояние здоровья, от нас нельзя было требовать тяжелой физической работы.

Спустя несколько дней нас неприятно удивил визит товарищей из НКВД. 15 августа из всех обитательниц 17-го лагпункта медицинская комиссия отобрала только семьсот женщин, остальные были настолько больны, что еле передвигались. Заключенных, признанных физически годными, разделили на две категории, но все они должны были уехать из Потьмы. Естественно, я была в их числе, потому что еще могла держаться на ногах. 1 сентября мы с радостью покинули потьминский лагерь. Наш этап остановился у 1-го лагпункта, к нам присоединилась новая колонна заключенных, и в самом ее начале я увидела Катю! Меня это не удивило: опер терпеть ее не мог и изыскивал все возможности, чтобы от нее избавиться.

3 сентября, не веря своим глазам, сквозь решетку нашего вагона для перевозки скота мы увидели залитую солнцем Москву. Рядом с нами стоял поезд Москва – Ялта. Грузинка Маро Шишниашвили воскликнула:

– У кого есть карандаш?

У меня нашелся карандаш, и мы написали крупными буквами на большом листе бумаги: «МЫ – ЖЕНЩИНЫ ИЗ 1937 ГОДА».

Страница рукописи книги А. Сенторенс, глава 7

Пассажиры поезда Москва – Ялта задавали нам вопросы о своих близких. И, к нашей большой радости, конвоир принес корзинку с едой, которую нам отправила старушка, разыскивавшая свою дочь с 1937 года. На стенах вагона мы могли прочитать имена наших предшественников и названия конечных пунктов их следования: Омск, Иркутск, Печора, Магадан… Нас было слишком много, чтобы НКВД просто так избавился от нас. После отправления поезда Москва – Ялта его место занял поезд Москва – Владивосток, и история повторилась. Мы шалели от радости, получая продукты, и охотно провели бы больше времени на московском вокзале. К сожалению, 4 сентября наш этап двинулся в путь, и по мере того как мы отдалялись от столицы, воздух становился все холоднее, а корзинки с провизией истощались. Сгрудившись в углу вагона, мы затянули песню.