Лицо старика сморщилось, точно сопревшая падалица. Из глаз хлынула тоска. Одолжить бы хоть толику решимости у Армора или того же Набата!

– А ты хороший парень, бравый, – рассуждал Саэф, пока брат мельника тащил его за собой, ухватившись за ненадёжный, потрескивавший при натяжении рукав хламиды, – в одиночку с нежитью сшибся. Только вот я в толк не возьму, как исхитрился ты живым и здоровым от неё улизнуть?

– Ну, шельма, подловил-таки, – не оборачиваясь, пробурчал Набат. – По совести сказать, не сшибался я с ней. От кума шёл и ещё издалека падаль эту приметил. Вдоль забора бродила, но внутрь не совалась, будто держало её что. Тогда я к тебе рванул. А топор по дороге у бондаря прихватил. Шибко сынка твоего опасаюсь. Правда, его давненько не видать…

Промычав что-то невнятное, старик задумался. Набат принялся вспоминать былое нападение на Саэфа, оправдываться, но вскоре заметил безучастность спутника и замолчал.

Деревня тоже молчала. И люди, и звери присмирели в ожидании неотвратимой бури. Триручьёвцы все как один заперлись в домах, чтобы после, лишь только проглянет солнце, выползти на свет, поглазеть на разруху, посетовать о своих потерях, позлорадствовать над соседскими да снова взяться за обыденные дела.

У жилища мельника никого не оказалось, за исключением пяти дохлых полёвок. Саэф осмотрел тельца, помедлил, затем произнёс:

– Чую след. Пойду за ней, а ты укройся с родичами.

Набата не тянуло воевать с прожорливым духом, поэтому он с облегчением забарабанил в братовы ворота.

По следу нежити Саэф добрался до мельницы. И здесь висела та же непробиваемая тишина. Даже плеска воды не слышалось. Когда старик приблизился к реке, стало ясно почему. На верхних лопастях недвижного мельничного колеса расположилась мерцающая полупрозрачная женская фигура. От макушки к застывшей, словно металлической, глади тянулись гадкие серые хоботки. Нежить всасывала силу течения. Для того ли, чтобы подавить прячущийся под порогом оберег и довершить начатое, или чтобы наметить жертву покрупнее. Как бы то ни было, атаковать следовало сейчас, пока тварь занята и не в состоянии дать отпор.

Губы Саэфа дрогнули, зашептали заклинание и… застыли, словно схваченные судорогой. Он опять не смог.

Между тем нежить встрепенулась. Пустые, мёртвые глаза уткнулись в Саэфа. Глаза снулого карпа, но не Клатэриль. В голове молотом застучала жуткая, нестерпимая мысль: все попытки извести тварь провалились потому, что он никогда по-настоящему этого не хотел. Старику стало безмерно горько. В тот же миг Саэф ощутил резкий укол в сердце. Сухопарое тело колдуна рухнуло в прибрежную осоку, точно срубленный кедр. Нежить не мешкала и не церемонилась.

Саэф напрягся в ожидании следующей атаки. Напрасно. Не обращая больше внимания на старика, тварь слетела с мельничного колеса на землю и устремилась к деревне. Длинные тонкие хоботки развевались вокруг нежити праздничными лентами.

Свирепый гнев обуял колдуна. Остервенело царапая вязкую глинистую почву, Саэф поднялся на четвереньки. Из горла вдогонку нежити вырвался неистовый хриплый рёв: «Не пущу!». И следом отчётливый, до костей пробирающий шёпот: «Умру, но не пущу!».

Пойманная незримым арканом тварь остановилась. Вероятно, она спешила, поскольку выбрала самый предсказуемый и простой путь: что есть мочи рванулась вперёд.

Такую боль Саэф доселе не испытывал никогда. Словно все жилы разом вытянули. Потёкшие из носа струйки запачкали бороду алым.

И снова рывок, и ещё, и ещё. От небывалого напряжения у старика на глазах выступили слёзы, с шеи и волос обильно закапал пот. Но, невзирая на жестокие муки, колдун выдержал натиск: нежить не сдвинулась ни на пядь.

Словно в благодарность, стирая пот и слёзы, лицо Саэфа овеял ветер. Сухой и жаркий. Дружественный ветер.

В тот же момент в ушах зажурчал сладкий до приторности голосок:

– Я могу вернуть её. Я сильна.

– Не поспоришь, – вздохнул старик, – однако задаром-то ничто не даётся, за всё платить приходится. Тебе ведь теперь издалека не ударить, как раньше. Чем больше силы черпаешь в плоти, тем больше сама становишься плотью.

– А тебе какая печаль? – рассерженно зашипела тварь: слова Саэфа попали в цель. – Освободи меня, и я воскрешу твою жену.

Старик ухмыльнулся.

– Давай, сынок! – прокричал он в высоту.

На нежить обрушилось драконье пламя. Рыжую струю золотой канителью обвивало могучее заклинание. Армору такое не по зубам. Нет, оно исходило от огневласой девы, дерзко восседавшей на покатой чешуйчатой спине.

Теряя сознание от изнеможения, Саэф услышал воодушевлённый вопль сына:

– Нежить запечатана! Мы сделали это, отец!

Бусы

Утро нового дня предвещало то же, что и десяток предыдущих: сырость, уныние и всепроникающий холод. В ранние часы ещё ничего – обе кобылы, гнедая и чалая, после ночи отдыха в конюшне очередного постоялого двора резво перебирают копытами, ошинованные колёса мерно постукивают по корке мёрзлой земли, кое-где отмеченной белыми пятнами инея. А вот ближе к обеду начинается… Дорога превращается в чавкающее глиняное болото. Из уст возницы обильно льётся брань в адрес «проклятущих кляч», особенно достаётся лентяйке чалой, молодой лошадке, не смирившейся пока с долей упряжной скотины. И обязательно на одном из поворотов, когда меньше всего ожидаешь подобной пакости, экипаж проваливается по ступицу в невесть откуда взявшуюся ямину с топкой грязью. Тут уж возница орёт дурниной, хлещет со всего маху кобыл. Но толку от этого нет. Безропотная гнедая и рада бы послушаться приказа, да чалая мешает: то рвётся вбок, то пятится, приседая на задние ноги, и тянет за собой товарку. Вознице приходится слезть с облучка, чтобы направить пугливое животное в нужную сторону. Наконец, через полчаса криков и понуканий, лошади дружно влегают в дышло, и экипаж выкатывает на ровную поверхность.

Слава Небесам, в этот раз хоть не потребовалось выбираться наружу и подталкивать повозку. Однако радоваться Риносу довелось недолго, поскольку немного погодя правое переднее колесо весьма некстати встретило на своём пути крупную кочку. От резкого скачка молодой вейди врезался головой в крышу. Вознице тоже солоно пришлось, о чём возвестили его изощрённые проклятия. Ринос поморщился. Тонкие, ухоженные, совершенно не мужские, пальцы прошлись по ушибленной макушке. Широко распахнутые голубые глаза взглянули на дремлющего напротив старца с досадой и завистью.

«Как он может спокойно спать при такой тряске? – поразился про себя юный волшебник. – И вдобавок после жутких рассказов селян. Семеро без вести пропали за последние полгода. Хотя нет, один объявился. Загулял на ярмарке, вырученные деньги пропил, а после боялся дома показаться. И немудрено: жена у него лютая бабища. Я бы и сам от такой сбежал. Тут всё ясно. Остаются шестеро… Четверо мужчин и