давая ему возможность ответить и подобрать себе оправдания.

– Серьезно, ты подписал бы медальон своим именем, если бы дарил его мне? Когда я единственный раз обратилась к тебе «Лоран», ты сказал никогда больше так тебя не называть. Что для меня ты просто папа.

Я рассмеялась.

– В хорошую же семейку я попала. Секреты, ложь, измены, побои. Ты правда думаешь, что я верила маме, когда у нее под глазом был синяк и она в очередной раз пыталась скормить мне историю про коварную дверцу шкафа? Думаешь, я не знала, что делается в мое отсутствие, когда приходила из школы и видела тебя в разодранной рубашке и разбитых очках? В маме жила душа дикого зверя. И ты злился, что не можешь ее приручить. Я знала, что она убьет тебя, если узнает, что ты меня бил. Потому-то я ничего не сказала. Чтобы ты не оказался здесь раньше времени.

В стороне опять что-то зашумело, и я обернулась, прислушиваясь. Но я уже слишком увлеклась, чтобы встать и уйти, опасаясь, что меня услышат. Поздоровавшись с посетительницей, которая направилась в другую часть колумбария, я снова припала к стеклу и зашептала:

– А знаешь, что хуже всего? Как бы я ни пыталась его заглушить, внутри меня до сих пор звучит голос маленькой девочки, которая по-прежнему пытается найти причины твоей жестокости. Как будто это извинит тебя за то, что ты мне врезал рукой, а потом еще и словами ударил! По крайней мере женщина, которой я стала, понимает, что эта маленькая девочка все еще не пережила травму.

Я опустила голову, упершись лбом в пол, и постояла так немного. Как раз достаточно, чтобы собраться с мыслями. Ковер наверняка кишел бактериями, но гигиена в ту минуту заботила меня меньше всего. Я легла на живот и, опираясь на локти, закрыла руками лицо.

– А я ведь все эти секреты похоронила. Думала, они как мертвые: кинешь их в яму, засыплешь землей – и будут спокойно там лежать, разлагаться. Так нет, не хотят! Чем глубже пытаешься их закопать, тем больше они пускают корни, тем сильнее лезут из земли, опутывая тебе икры, бедра, живот, легкие – а потом и сердце. Довольно, я больше не хочу тащить на себе все ваши секреты.

Ты знаешь, что я не пришла бы сюда, если бы не один пациент? Потому что тоже не желаю, чтобы у меня лопнула голова! Когда у меня девять лет назад была депрессия, я ни с кем обо всем этом не говорила. Но теперь пришла наконец пора сбросить этот груз – иначе он меня задушит. Я ведь даже Шарлю с Этьеном не стала всю правду про медальон рассказывать. Притворилась, что ничего не знаю. А тебе известно, как прикончить секрет, чтобы он больше тебя не душил? Поделиться им надо, именно! Ровно это я и собираюсь сделать. Я все расскажу. Не знаю уж, как и кому – но кому-то точно все выложу. Уже нет мочи жить напичканной по горло вашими тайнами.

Я еще долго плакала. Где-то рядом ходили другие посетители – их было уже несколько. Я так погрузилась в свои переживания, что уже не ощущала неловкости. Я подобралась к стеклу близко-близко, так что пятнышко пара от моего дыхания едва не скрыло лицо отца.

– В письме, которое ты написал мне перед смертью, есть слова: «Я оказался слабее, чем думал. Я слишком долго терпел. Прости». Я не хочу, чтобы мне когда-нибудь пришлось говорить такое. Поэтому отказываюсь терпеть. Я не виню вас за секреты – но я зла на вас за то, что вы взвалили их на меня. Да и Этьена не обошли: он ведь знал, как ты умер, но мама запретила рассказывать об этом мне. И я много лет думала, что это был несчастный случай.

Я взглянула на часы. Осторожно положила ладонь на стекло и сказала:

– Мне пора. Я всегда буду любить тебя, папа.

Уже выезжая задним ходом с парковочного места, я в последний момент переключила передачу и припарковалась снова. Вылезла и побежала назад в колумбарий. Даже сапоги в этот раз снимать не стала, так в них и бросилась к урне отца.

– Помнишь, как вы торжественно решили вместе бросить курить и мама с тех пор каждое лето готовила тирамису, чтобы отпраздновать очередной год воздержания? Помнишь, ты еще все время ныл, мол, дом так пропах табаком, что запах никак не выветрится? Так вот, она тоже на самом деле так и не бросила!

Легкость

На Дэмон падал снег. Я заглянула в сарайчик и зачерпнула из мешка горстку черных подсолнечных семян. Этьен в точности исполнил мою просьбу – купил самый большой мешок. Я высыпала семена в пластиковую миску, которую брала каждый раз, когда мне надо было покормить птиц. Стоило мне немного углубиться в лес, как воздух наполнился хором голосов: синиц, голубых соек, горлиц. Я пополнила запас семян в кормушках – и птицы, будто только и ждали этого, тут же слетелись к ним со всех сторон. Не спеша я вернулась к маяку и села на нижнюю ступеньку крыльца.

Не менее полутора часов я, закрыв глаза, размышляла о своем визите в колумбарий и обо всех словах и слезах, что я выпустила из себя перед урной отца. Я думала, нет ли кощунства в том, чтобы высказывать упреки в этой обители покоя. Сегодня я могла бы навестить и маму – она лежала на кладбище, потому что хотела, чтобы ее похоронили рядом с родителями, – но при мысли, что ей нужно сказать ничуть не меньше, чем папе, меня покинули силы.

Я услышала пикап Шарля – и улыбнулась. Не успел он вылезти из машины, как я упала ему на грудь. Он мягко меня отодвинул и взял в ладони мое лицо.

– Не надо так, Дюбуа. А то мне за тебя страшно становится.

Я взяла его за руку и повела к двери маяка. Отыскала на связке красный ключ и сунула в замочную скважину. И впервые за три года переступила порог своего прежнего дома. Этьен отличался любовью к порядку и чистоте. Все стояло на своих местах, а в воздухе был разлит запах лимона. На стойке я заметила мамино любимое средство с цитрусами, которым она все мыла. Я сняла сапоги, шапку и пальто и поманила Шарля за собой.

Мы вместе забрались на самый верх, где была мастерская. Я никогда не спрашивала Этьена, что он решил сделать с этим помещением. Пораженная, я уставилась на Шарля. Я говорила брату, что холсты и краски можно спокойно убрать в сарай, но они стояли в глубине мастерской совершенно нетронутыми – точно так, как я оставила их когда-то. Все тот же огромный синий ковер покрывал почти весь пол, а на бортике ванны – я улыбнулась от умиления – стояла одна из игрушек Кловиса.

Я повернулась к Шарлю и стала медленно раздеваться. Мне казалось, что я только что вернулась с войны. Мне пришлось совершить насилие над собой, чтобы в одиночку добраться до Дэмона и повидать своего отца. Теперь же настало время сложить оружие и сдать боеприпасы. Я желала мира, любви – всего, что дало бы почувствовать наконец легкость.

А то что?

Всю дорогу я спала. Шарль не хотел, чтобы я сама ехала до Сент-Огюста в метель, и мы решили оставить мой внедорожник у маяка. Уже за несколько минут до дома я резко проснулась.

– Тут Этьен звонил, но тебя даже это не разбудило.

Я протерла глаза и приподнялась, поудобнее устраиваясь на своем сиденье. Шарль рассмеялся, глядя на мой помятый вид.

– Чего он хотел?

– Сказать, что выгуляет Ван Гога и что ужин готов.

– Этьен приготовил нам ужин? Вот это да…

Тут на весь салон зазвенел телефон Шарля – он нажал на кнопку, принимая вызов.

– Алло?

– Алло, Шарль, это Лия. Куда там твоя барышня подевалась? Я и звоню ей, и пишу. Неплохо бы отвечать, когда с работы звонят.

Я вжала подбородок в шею и вытаращилась. Шарль прыснул.