а потом снова газанула. – Я использую эту идею на уроках.

– Никогда не слышал, но чувствую это здесь. Поразительное ощущение. Имей в виду, это комплимент, – добавил Эмметт.

– Принято.

(Колеблющийся свет свечи пробивается сквозь поднимающийся от кружки чая пар. Пар похож на дым из мультиков. Шесть чайных свечей полукругом на столе. Стены гостиной у Талли цвета кофе со сливками.)

* * *

Они включили «Смешную девчонку», Талли взялась за вязание, спицы и пряжа потекли сквозь ее пальцы. Очень быстро. Она вязала почти не глядя, делала ряд за рядом и, когда довязывала до неоновых пластиковых меток, передвигала их вдоль соединяющего спицы тросика. Эмметт наблюдал за ее движениями – они производили на него успокаивающий, даже гипнотический эффект. Она одними губами проговаривала диалоги и даже слова песен. Какое-то время он смотрел с удовольствием, но вскоре обнаружил, что не может сосредоточиться на фильме. Он сердился на себя за то, что вышел на связь с Джоэлом, за всю эту махинацию. Если бы Талли, когда он ее оставил, получила из этих писем информацию, которую не могла бы получить по-другому, Эмметт не чувствовал бы себя настолько виноватым. Даже когда он решался на какую-нибудь хрень, чуткая совесть служила ему опорой. Это преследовало его всю жизнь. Он брал на себя чувства других и, сам того не желая, впитывал их, как брошенная губка.

– Вот раньше, когда ты размышляла, как себя чувствует Джоэл, получив то, чего так сильно хотел… завести ребенка… Уверен, что где-то в душе он чувствует, что это неправильно, и чувствует себя странно. Что это без тебя, ведь он всегда считал, что будет с тобой, – сказал Эмметт.

Если его слова и удивили Талли, она этого не показала. Просто пожала плечами, с ее лица сошло всякое выражение.

– Ты скучаешь по какой-нибудь мелочи, связанной с ним? Кристина, например, пила из моей бутылки с водой. Стоило мне где-нибудь оставить бутылку, когда возвращался, то находил на ней следы розовой помады со вкусом клубники или черешни. Я скучаю по этому.

Талли отложила вязание, поставила фильм на паузу.

– Чудесное воспоминание. Спасибо, что поделился, – сказала она и положила ногу на ногу.

– Обычно я ни с кем об этом не говорю, – сказал он.

– Поэтому я всерьез говорю тебе – спасибо, что поделился этим со мной.

– С тобой легко говорить. Думаю, тебе многие это говорят.

– Да, приходилось раньше слышать, – сказала Талли.

Барбра Стрейзанд замерла на телеэкране – немой свидетель их разговора.

– Можно сначала я расскажу, по чему я не скучаю? – попросила она.

– Ну ты и бунтовщица.

– Да, есть немного. – Она улыбнулась. – Джоэл был одержим новостями и постоянно получал на телефоне уведомления. Хотел, чтобы целый день работал канал CNN. Это сводило меня с ума! Когда он съехал, я вообще перестала следить за новостями. Терпеть их не могу.

– Понятно, – сказал Эмметт. Еще одна причина хорошо относиться к Талли – она, как и он сам, ненавидела новости.

– Но я скучаю по одной мелочи: он оставлял недоеденный пакет с чипсами на подлокотнике дивана вместо того, чтобы убрать его обратно в шкаф. Тогда меня это раздражало, но, когда он уехал, я поняла, что скучаю по этому. И я стала класть туда пакет сама, как будто Джоэл еще здесь. И еще – даже неловко – но его… лунулы… ну, э-э, луночки ногтей. Такие красивые. У него очень красивые руки. Когда говорю сейчас это вслух, звучит просто нелепо, – заключила она.

– Пожалуйста, не надо смущаться. Мне это не кажется нелепым, – заверил он.

Эмметта мало что удивляло, и мало что казалось ему нелепым. У него тоже случались ночи, когда вместо сна он страдал и плакал. Самые нескончаемые ночи его жизни. Когда он спал, положив футболку Кристины на ее половину кровати, надеясь проснуться рядом с ней. Когда он сидел в кресле в своей гостиной, одинокий, и качался взад-вперед, вспоминая Бренну, глаза Бренны, голос Бренны. Бренна была на самом деле, он это знал. Но куда она делась? Широкие трещины образовались в его здравомыслии, в котором он был так уверен до.

После поглотило до, разрушило его самого.

– Из серьезных вещей, по которым я скучаю… какой он остроумный и, вот честно, его тело… ах, как меня к нему физически тянуло, чуть ли не до тошноты. И… еще я скучаю по моментам разделенной с ним грусти. Теперь – вот повезло – вся она достается мне одной, – сказала Талли. – Мы проводили много времени вдвоем. Целые уик-энды в этом доме, одни. Наверное, поэтому мне приходит в голову… может, я все это придумала? Куда, черт возьми, все оно делось?

– Ты ничего не придумала.

Талли скривилась, потом справилась, лицо разгладилось.

– А каких серьезных вещей тебе не хватает без Кристины? – убирая волосы за плечи, спросила она.

– Ее беспорядочной активности. Она за все хваталась, понимаешь? Была полна жизни, и ей ничего не надоедало, даже за то, чего она терпеть не могла. Она буквально сгорела изнутри, как ракета, а не просто угасла, – сказал он, ведь ответ лежал на поверхности и нашелся быстро, не потребовав от него никакого умственного напряжения.

– Как это прекрасно. Трагично и прекрасно.

– Ну да… идеальное ее описание.

Он дал волю воспоминаниям, и Талли, казалось, тоже – оба были потрясены тишиной, весомостью разговора и лицом Барбры на экране. Талли снова заговорила, попросив Эмметта рассказать, что ему нравится в самом себе.

– Я умею хозяйничать на кухне, – сказал он.

– Это точно. Что еще?

– Ответ неверный?

– Да нет! Просто интересно, что еще ты скажешь.

– Э-э… я трудолюбивый. Я не делаю что-то абы как. Если не считать прыжка с моста… да-а, это, конечно, было абы как, но виноват в этом не только я. Часть вины на тебе, посуди сама, – улыбаясь, сказал он. Ей явно было не по себе, но он продолжал улыбаться. Он все улыбался и улыбался, пока она не ответила ему улыбкой. – Давно бы так, – сказал он.

– Мне шутка не понравилась.

– Извини. Но вот да. Обычно я эмоционально вынослив. С легкой душой. Обычно могу справиться с… гораздо бо́льшим. Раньше справлялся.

– С легкой душой. Я вижу это в тебе, но у всех нас бывают моменты слабости, это уж точно.

– Что тебе нравится в самой себе? – спросил он.

Она не спешила с ответом, обдумывая его.

– Ну… я терпелива и редко бываю с кем-либо груба. И стараюсь находить в людях хорошее, даже когда мне больно.

– И поэтому ты не прибила своего бывшего мужа, пока он спал?

– Именно поэтому. А когда мне становится одиноко, я провожу много времени с Лионелом и его семьей, – сказала Талли.

– Сколько у брата детей?

– Один. Мальчик. Шесть лет. Этот симпатичный свитерок я вяжу для него. – Талли приподняла пряжу и спицы, потом схватила телефон. Полистав немного, она показала Эмметту фото маленького темнокожего мальчика с широкой улыбкой на лице и без некоторых зубов. – Его зовут Ривер[46]… и надеюсь, что имя не станет ассоциироваться ни с чем таким из-за вчерашнего моста. Можно мне продолжить?

– Да. И, кстати говоря, других таких, как ты, больше нет. – Эмметт взял у нее телефон и внимательно посмотрел на фото Ривера – мальчика, чьи изображения были на холодильнике в нескольких экземплярах. – Очень милый. – Он чувствовал себя так, будто его душу разорвали одним рывком и вычерпали до дна.

– Ты ничего не говорил о братьях и сестрах. У тебя их нет?

Вокруг плясали блики свечей. Дом волнообразно колебался и мерцал, как будто их пожирало пламя. Второзаконие 4:24[47]; Послание к Евреям 12:29[48]. Бог как всепоглощающий огонь. И дьявол тоже всегда на месте. Сбивает с толку, призывает сдаться, отпустить, убеждает, что выход только один. Непрестанная тактическая борьба. Снова временная потеря контроля над сознанием: вихревое, противоречивое ощущение уплывающей гравитации. Не важно, как быстро и как далеко он от нее убегал, она его догоняла. Он встал, прикрыл глаза.

– Ты себя нормально чувствуешь? – спросила