все равно впадал в панику, когда это случалось. Удушающее чувство рокового конца, видения его тела, сначала окровавленного и горячего, потом – каменного, холодного, как надгробие.

Эмметт оставил рюкзак внутри, у Талли, рядом с диваном, но никак не мог заставить себя зайти в дом. Его словно парализовало там, на краю дождя, как будто это был край моста. Он прыгнет. Время пришло. Он боролся, боролся, но все напрасно. И пары знаков было недостаточно, чтобы урегулировать все его проблемы. А может, это были простые совпадения. Помни, все остальное не имеет значения. Черт возьми…

– Джоэл!

Талли назвала его другим именем. Он не мог двинуться с места. Теперь ему было просто холодно. Его била дрожь. На улице было светлее, чем он ожидал.

(Нечеткий оранжевый свет уличного фонаря еще льется, отражаясь от листьев, которые, словно этикетки, приклеились к тротуару, улица заставлена машинами с мокрыми окнами. Машин четыре: две четырехдверные, две спортивные. Желтый огнетушитель с голубыми крышками. Дождевая вода, выливающаяся из водостоков. Обрушивающаяся в канализацию. Резкий лай собаки.)

– Уличные фонари горят, – сам себе сказал он, размышляя, не было ли погасшее электричество галлюцинацией. Не услышал ли он буквы ПТСР[44] с вопросительным знаком на конце? Или это тоже галлюцинация? Хоть что-то из этого было на самом деле? Или он делал вид, что принимает лекарства, перестал посещать группы поддержки?

– Эмметт! – позвала Талли. Он слышал, как она двигается по дому.

– Уличные фонари горят, – чуть громче сказал он. Ему никак не удавалось согреться.

Талли распахнула дверь, еще раз позвала его.

– Уличные фонари горят, – сказал он ей, все еще стоя, перегнувшись через перила крыльца. – И… ты назвала меня Джоэлом.

– Извини. Я хотела сказать – Эмметт. Ты весь промок. Уйдем из-под дождя?

Талли

– А раньше случалось, чтобы уличные фонари оставались гореть, когда в доме гасло электричество? – все еще перегнувшись через перила в дождь, спросил он. – Мне нужно было на воздух.

Талли представляла, как он бросается под машины, как ему больно, как его поглощает ночь. И уже его нельзя найти, и никак не рассказать никому, кто он. Она себе никогда не простит, если потеряет его.

Механизм преодоления: сигареты, свежий воздух.

Она нередко интересовалась у клиентов, как часто они дышат свежим воздухом, особенно когда у них приступ тревожности или боязнь замкнутого пространства. Стоит открыть окно или выйти на несколько минут на улицу, и можно изменить настроение клиента, как и свое собственное, унять оголенные нервы.

Она считала, что вышла из темных глубин связанной с разводом депрессии, но еще оставались трещины, сквозь которые просчивалось уныние. Скажем, когда она слишком долго смотрела на фотографии новой жизни Джоэла, его новой жены, дочки. Или если слышала песни, напоминавшие о Джоэле, о каком-то их свидании, их свадьбе или о свадьбах, на которых они вместе присутствовали. Песни Селин Дион. Песни Лютера Вандросса. Песни Фейт Хилл. Сентиментальные дуэты. Они были вместе целых тринадцать лет. Память о тринадцати годах жизни была так легко воспроизводима, что оказалась чем-то вроде заряженного ружья. Ей была хорошо знакома тревожность психологического минного поля, и понимание тревожности помогало ей находить подход к клиентам.

Талли выработала привычку выходить под открытое небо как можно чаще, как только у нее возникало чувство тревожности или горечи, и это всегда помогало. После развода она дала себе передышку в несколько недель, когда не выходила на свои обычные пробежки, но быстро сделала важный вывод: именно в те дни, когда ей меньше всего хотелось вставать с постели, она больше всего пользы получала оттого, что выходила и двигалась. Пусть эта привычка не исцеляла от всех болезней – ничто не исцеляет, – но она помогала. И Талли никогда не заводила разговора о свежем воздухе со своими обуреваемыми агорафобией клиентами, пока те не были к этому готовы. Ее порадовало, что Эмметт, почувствовав, что стены сдвигаются и давят, сам вышел на улицу.

– Я оставлю тебя ненадолго. Но когда решишь, что готов, заходи. – Она оставила дверь чуть приоткрытой. Ее мобильник засветился уведомлениями, предупреждающими о ливневых паводках на другом конце города. Она запустила пасьянс на телефоне и играла в темноте до тех пор, пока Эмметт ровно через восемь минут не вошел в дом. До этого Талли то и дело поглядывала на часы. – Я думала, ты ушел, – положив телефон, сказал Талли и встала. Это ее расстроило больше, чем она ожидала. – И да, иногда. Иногда уличные фонари остаются гореть.

– Мне приходило в голову уйти. Я правда не хочу причинять тебе неудобства. Но я бы не ушел, не попрощавшись, – сказал он.

– О каких неудобствах ты говоришь? Я сама пригласила тебя остаться. Обещаешь, что не станешь вдруг вскакивать и исчезать?

– Да. Обещаю, – сказал он в темноту, где дрожали огоньки двух свечей. Она зажгла те, что они купили на торговой улице. Одна была тыквенная, другая – корица с сахаром.

– Я боялась, – призналась она с облегчением. Ей нравилось в его компании, и ее смущало то, как сильно задел бы ее неожиданный уход Эмметта. Казалось, ее душа превратится в серый пепел, и ветер разметает его, словно листву.

– Я тоже боялся, внутри. А воздух помогает. Я сейчас опять выйду и покурю. – Сквозь темноту он подошел к розетке, взял телефон. Полез в рюкзак за сигаретами.

– Покурить на свежем воздухе?

– Именно, – подтвердил он. – Скоро вернусь.

– О’кей. – Она опустилась на диван, едва не сев прямо на Джима. – Хочешь пароль от вайфая? На потом? Когда электричество восстановят? Хочешь кому-то позвонить?

– Нет, но все равно спасибо. И никому я не звоню.

– Я излишне любопытна.

– Это твой дом. Имеешь право спрашивать, – сказал он. – Я думал, послушаю там трансляцию Мировой серии. Давай со мной? Я собираюсь стоять под открытым небом.

Он накинул куртку, застегнул молнию, засунул руку в наружный карман. Послышался хруст бумаги. Одно из писем. Сохраняя безразличное выражение лица, он вытащил руку из кармана. У Талли в шкафу возле входной двери нашелся желтый дождевик и пара высоких резиновых сапожек. Когда она все это надела, то почувствовала себя медвежонком Паддингтоном.

Не успела она выйти на крыльцо, как Джим рыжей молнией выскочил за дверь и скрылся в кустах.

– Черт. Он раньше постоянно убегал, но потом перестал, – сказал она.

– К соседям рванул. Где фонарик? Я за ним схожу.

Отыскав фонарик, Талли протянула его Эмметту.

– Из Джима совершенно не выйдет уличного кота. Он ужасно ленив. Не знаю, зачем он убегает, – сказал она, хлюпая по мокрому двору. Она поцокала языком. Выпятила губы и почмокала ими, и все звала кота по имени высоким, протяжным голосом.

– Я нарушил их распорядок. К тому же дождь. А тут еще электричество вырубилось. Из-за этого все мы на время немножко чокнулись, – сказал Эмметт.

Они зашли на соседний участок и увидели, как что-то рыжее промелькнуло за терновым кустом перед соседскими окнами.

– Вон он, – сказала Талли, указывая куда-то и нагибаясь. Эмметт прошел вперед и, зайдя с другой стороны куста, посветил в темноту фонариком. – Иди сюда, малыш, – позвала Талли кота, который сидел за живой изгородью и стряхивал с головы дождевую воду. Джим попятился и принялся лизать лапы. – Он очень упрямый. – Она протянула к коту руку.

Эмметт отдал ей фонарик, а сам опустился на четвереньки. Его руки оказались длиннее, он потянулся и нежно взял Джима за загривок. Поднял, прижал к себе. Талли услышала, как у соседей открылась входная дверь.

– Талли, это ты? – позвала соседка с крыльца.

– Да. Извините. Джим… мой кот… к вам убежал, но мы его уже поймали, – объяснила Талли. Она взглянула на соседку, коснулась головы кота. Взглянула на Эмметта, заботясь о том, как он себя чувствует, лучше ли ему. Конкретное и отвлекающее дело, на котором можно сосредоточить внимание – например, охота на кота под дождем – могло бы приглушить приступ тревожности и дать разволновавшемуся человеку ухватиться за якорь. Было темно, но Талли все же заметила, что отстраненность, появившаяся у него в глазах, как только отключилось электричество, теперь ушла;