что это могло быть, – как смотреть, не моргая, на слишком яркий свет. Глаза Талли увлажнились.

– Тебя огорчают разговоры о Боге? О религии?

– Да нет, – сказал он.

– Вот вчера ты сказал: «Что, если Бога нет»… Ты так считаешь?

– Я считаю, что Бог есть, но мы ему безразличны.

– Для меня это как-то слишком жестоко. Он там есть, но Ему все равно. В такого Бога я не могу верить, – сказала она.

– Но когда все темно и безнадежно… именно так и чувствуешь.

Талли оценила его ответ. Она понимала, что исцеление – если и когда оно наступало – проходило пошагово, так же исподтишка, как дни, становившиеся длиннее или короче. Временами едва заметно, медленно. Она и сама пробуксовывала в устье этой реки, где грусть переливалась через край, приводя к исцелению и радости. Ей было легко верить в Бога, даже в самые тяжелые моменты. Даже когда она сидела и слушала, как клиенты рассказывали ей свои тайны: словно кто-то так долго держал сокровенных ужасающих демонов под замком, что они превращались в облако черной смерти, грозящее целиком поглотить человека в тот момент, когда он наконец решался заговорить о них. Она видела, что людям удавалось выбраться из той темноты. Она знала: Бог есть.

Когда у людей было по-настоящему неблагополучно, большинство хотело добиться улучшения, только не знало как. Вот и приходили к ней в кабинет просто из желания узнать больше о себе и научиться жить в этом мире. Ее не то чтобы причисляли к христианским психоаналитикам, но, если возражений не было, она не упускала возможности обмолвиться клиентам-христианам, что в Библии говорилось о самых разных, в том числе часто о никудышных, сбитых с толку и несчастных людях. Убийцы, воры, да кто угодно – Иисус один был без изъяна, но Он окружил Себя людьми с изъянами. Библия была полна неожиданностей и сомнительных героев, людей, совершавших ошибки. И даже когда ей этого не хотелось, она часто вспоминала дрожащий голос Одетты, эхом отдававшийся в лестничном проеме у их квартиры, когда Талли приехала туда и с решительным видом поговорила с ней вскоре после того, как съехал Джоэл. Талли смотрела прямо на коварное лицо Одетты, на застывший розовым завитком рот. «Сожалею. Все совершают ошибки», – сказала Одетта.

Это то, что Талли всегда говорила клиентам, уверяя их, что и сама совершила множество ошибок. Быть человеком оказалось нелегко, как доказала жизнь, и искать легкий путь тут бесполезно. «Вы человек и должны как-то с этим примириться. Простить себя. Разрешить себе глубоко чувствовать, расти и учиться», – говорила она.

– Эмметт, а во что ты по-настоящему веришь? Глубоко в душе, не раздумывая.

– Я верю в Бога… только думаю, что Он забыл обо мне.

По спине Талли пробежал холодок, будто камень нарушил водную гладь, но в доме было очень тепло. Она встала и открыла кухонное окно, экран забрызгало дождем. Намок плинтус, их обволокло влагой и запахом сырых листьев.

– Ну вчера на мосту Он о тебе не забыл. Держал тебя в Своих руках, не отпускал. И не отпустит… ведь даже когда кажется, что Его нет… Он есть.

Эмметт молчал.

– А вот он для тебя важен? – спросила Талли, взяв его рюкзак двумя пальцами, будто это мокрый скунс.

– Нет. Лучше бы он вообще исчез.

Эмметт

Дождь утихал. Талли открыла заднюю дверь и указала на газовый гриль, по ее словам, принадлежавший Джоэлу.

– Им ни разу не пользовались. А давай поставим его и зажжем как жаровню? – предложила она.

(За молочным стеклом, у самого лица Талли – будто пламя, пойманное в банку из-под варенья, – желто-оранжевый световой шар. Красота, свечение. Она держит длинную зажигалку в руке, щелкает ею.)

Талли сходила в спальню и вернулась с пачкой свадебных фотографий. Она показала ему ту, что была сверху: она в саду в длинном кружевном платье стоит рядом с одетым в смокинг и улыбающимся в камеру Джоэлом и смотрит на него. Она запихнула фото в пустой рюкзак Эмметта.

– Хочешь, поговорим вот о чем: почему ты хочешь, чтобы он исчез? – спросила она.

– Да нет, не хочу. Он мне больше не нужен, вот и все. Ты…

– Нет. И у меня есть другой рюкзак, который я могу тебе отдать, – сказала она, как всегда, подумав наперед. Талли, наверное, каждое утро составляла список дел, у нее никогда ничего не заканчивалось, она никогда не забывала оплачивать счета. Наверное, ни разу в жизни не просрочила библиотечную книгу.

– И пообещай мне, что перестанешь таскать с собой пачки денег, – попросила она, поднимая крышку гриля. Его разинутая пасть зияла чернотой.

– Да, мэм, – сказал он и поставил рюкзак на железную решетку.

– Полегче со словом «мэм».

– Виноват.

– Наверное, стоит сказать несколько слов. Я начну. До свидания, туда им и дорога, – сказала Талли.

– Прощай, рюкзак. Было время, я любил тебя, но теперь нет. Ты грязный, а мне нужен новый. Но знай: я тебя никогда не забуду, – опустив голову и сложив руки перед собой, произнес Эмметт. Глаза у него были закрыты, но он приоткрыл один и взглянул на Талли, давая понять, что вполне можно вместе с ним тихо посмеяться – и она не заставила себя ждать.

– Да будет так, – сказала Талли. Она открыла газ, щелкнула зажигалкой, поднесла пламя к зеленой ткани, прямо у них на глазах она подожглась. И стала гореть.

* * *

Эмметту и Кристине нужно было кое-что купить к первой совместной поездке. Была весна, у них были серьезные отношения с самого первого свидания в конце лета. От его дома они на машине направились в Ред-Ривер-Гордж, часа два езды на север. В старшей школе Эмметт с молодежной группой прошел пешком часть Аппалачской тропы, и у него имелось туристическое снаряжение. Ему также нужен был новый рюкзак меньшего размера. Он и Кристина съездили в большой туристический магазин в получасе от города. Он взял с полки черный рюкзак, но Кристина заявила, что черные рюкзаки навевают на нее грусть. Он взял оранжевый, но она сказала, что цвет слишком назойливый, аварийный. Когда Эмметт взял темно-зеленый, которому впоследствии суждено было гореть на гриле у Талли, Кристина сказала, что он в самый раз.

Кристина, его Златовласка с каштановыми волосами.

* * *

Был апрель, до розового полнолуния оставалось две недели. На стоянке лагеря Эмметт приготовил семгу с хрустящей корочкой и белую фасоль в томатном соусе с душистым тмином. После еды у костра под бездонным черным небом они покурили. И только когда забрались в палатку, сытые и смеющиеся, Эмметт обнаружил, что забыл важнейший для туризма предмет, который собирался привезти: презервативы. Они пользовались ими всегда, исключения не предусматривались. «От противозачаточных таблеток я становлюсь совершенно сумасшедшей. Просто не могу их принимать», – давно предупредила его Кристина.

– Извини меня, пожалуйста. Это должна была быть наша первая романтическая поездка на уик-энд, а я все испортил, – сказал он. Она голышом лежала в его спальнике, весенний ветерок нес аромат, рождавшийся между ее ног. Однажды на работе он прошел мимо таза со спелыми нектаринами, и от них шел такой же резкий и сильный мускусный запах, как от нее.

– Ты слишком драматизируешь. Все нормально, – сказала она.

– Я так хотел, чтобы все прошло идеально, чтобы можно было сбежать из города… на одну ночь. Твоя семья…

– Слушай, моя семья – это полный отстой. В ней есть даже реальные члены ККК[49]. А мой отец всегда ненавидел твоего. Мы оба это знаем! К черту их всех, ладно? Они нам не нужны, – сказала она.

– И все же они твоя семья, с этим ничего не поделаешь.

– Отец пригрозил, что перестанет давать мне деньги, если я с тобой не порву, но знает, что я этого не сделаю. Я же здесь, с тобой! Там, где хочу быть. Не нужны они нам. Никто не нужен.

– Мне жаль, что я забыл презервативы.

– А мне нет, – сказала она, привлекая его к себе, на себя, направляя его внутрь.

И когда она сообщила ему, что беременна, он без колебаний