Талли.

– Бывает, кружится голова. – Он поднял тяжелые веки, сосредоточил взгляд на ней.

– Я принесу воды, – сказала она, направляясь в кухню.

– От меня слишком много хлопот. – Он пошел следом за ней.

– Да нет. Я хочу помочь, но ты должен мне позволить. Ты на антидепрессантах? От них бывает головокружение. Сядь. Я сделаю еще чаю, – сказала она. Протянув ему стакан воды, она подошла к столу, подвинула ему стул. Поставила чайник.

(Сдвигаемый стул скользит по полу не так громко, как ожидаешь. Ореховая древесина стула точно соответствует ореховой древесине стола. Стульев четыре. Плитка в кухне: серые всплески на белом. Всплески соединяются тонкими серыми линиями. Дыхание Талли пахнет чаем.)

– Я не на антидепрессантах, – садясь, сказал он. Сердце билось так, как будто он бежал. Края, обрамляющие окружающий мир, свернулись внутрь, вокруг потускнело. Талли тоже села.

– А когда-нибудь принимал?

– Да нет.

– Нет ничего хуже приступов головокружения.

– Нет, у меня нет ни братьев, ни сестер. Я единственный ребенок.

– Уверен, что не хочешь, чтобы я отвезла тебя в больницу? Можем поехать, если тебе нехорошо, – предложила Талли.

– В больницу мне не нужно, мисс Талли, спасибо. Передайте мне, пожалуйста, рюкзак.

– Ты не против, чтобы я его принесла?

– Нет. Принесите его мне, пожалуйста, – сжав голову руками, попросил он.

Талли

Рюкзак оказался возле дивана. На нем расположилась Пэм. Талли извинилась, что пришлось потревожить кошачий сон, и погладила кошку по голове. На кухне она осторожно положила рюкзак у его ног.

– Я покажу тебе, что в нем. Это нестрашно. Просто вещи. – Он расстегнул передний карман и вытащил гремящий таблетками оранжевый пластиковый пузырек без этикетки. – Лекарство от аллергии и бета-блокаторы. Последние регулируют сердце и адреналин. Доза маленькая, но от них бывает головокружение. – Он проглотил круглую оранжевую таблетку, запив ее водой.

Лекарства: антигистаминные препараты, бета-блокаторы. Антидепрессанты, возможно?

– Да, конечно. – Она понимала, что бета-блокаторы блокируют норэпинефрин, а также адреналин, и что их выписывают от тревожности и страха публичных выступлений, так как они ослабляют автоматический механизм «бей или беги». Среди ее клиентов не было тех, кто для борьбы с тревожностью полагался исключительно на бета-блокаторы, но у Эмметта было хотя бы это.

Талли приготовила две кружки свежего чая, а Эмметт тем временем выложил на кухонный стол вещи, которые она трогала, но не видела. Мохнатую голубую шапку-ушанку, которую она купила на торговой улице. Черную зажигалку, мягкую пачку сигарет. Пару шерстяных носков цвета овсянки, свернутую в плотный аккуратный шарик. Пару белых трусов-боксеров. Темно-синюю футболку с карманом, сложенную вместе с парой темных джинсов. Обручальное кольцо с бриллиантом в коробочке. Пакет с компактной зубной щеткой и пастой, пластиковый баллончик с дезодорантом. Запечатанный кусок мыла без запаха. Чистая белая мочалка, чистое черное полотенце. Извилистый шнур и массивный переходник его телефонной зарядки. Старый пурпурный экземпляр «Нового Завета» – размером с карточную колоду – с торчащим между страниц обрывком детской раскраски. Небольшой конверт из оберточной бумаги. Пара матерчатых крыльев бабочки лимонного цвета с резиновыми бретельками.

– Можно? – сев и протянув руку, спросила Талли.

– Да, – ответил Эмметт. – Ничего примечательного, как я и говорил. И еще тот пристегнутый к карману джинсов нож Kershaw – бери, если хочешь. Чтобы не бояться.

– Я не боюсь, – сказала Талли. Могла она воспарить от искренности? Она брала в руки предметы, рассматривала их, как археолог, пытаясь почерпнуть все, что могла, из его культуры и времени жизни. Увидев и повертев его вещи в руках, она сразу почувствовала, что он стал ей ближе, как будто его тайны приняли физическую форму. Добравшись до конверта и заглянув в него, она ахнула. Это была не книга, как ей сначала показалось.

– Эмметт, сколько здесь денег?

– Тысячи долларов, около десяти.

– О’кей, ну и ну. И ты еще спрашивал меня, не боюсь ли я, что ты обдерешь меня, как липку? Ты сам-то не боишься с такими суммами ходить по улице?

– Деньги меня не волнуют. Все равно собирался оставить их на мосту, чтобы кто-то нашел и, надеюсь, пустил на благо, – признался он. – И еще хотел бы тебе отдать за все, что ты для меня сделала. – Он начал откладывать стодолларовые купюры, пару двадцаток.

– Не надо, денег я не хочу. Правда. Перестань, – положив свою руку на его, сказала она. Он сложил купюры в аккуратную стопку и подвинул к краю стола. Не было ничего странного в том, что планирующий самоубийство человек забрал все сбережения с банковского счета или что он там еще сделал – накопление денег на фоне вопросов жизни и смерти быстро потеряло важность. – Расскажешь, откуда они у тебя? – все же спросила она, кончиком пальца коснувшись конверта.

– Все легально. Честное слово, – ответил он.

– Почему ты с ними разгуливаешь по городу?

– Не знаю.

– Не знаешь? – Талли выгнула брови. Удрученно откинулась на спинку стула. Удрученно подалась вперед. Удрученно отпила чаю.

– Слушай, я понимаю, как это выглядит, но это не грязные деньги, и они мои. Я их накопил, вот и все, – сказал он.

– А одежда, туалетные принадлежности? У тебя все это было? Почему ты сделал вид, что нет? – Она коснулась того, что лежало в пакете, – она обожала покупать перед отпуском эти компактные товары.

– У меня нет ни пижамы, ни чего-то настолько удобного, как те вещи, что ты мне одолжила. Я даже не думал вводить тебя в заблуждение.

– А удостоверение личности у тебя есть? – оглядев стол и заглянув в рюкзак, спросила Талли.

– С собой нет, – сказал он.

– Но водительские права у тебя есть?

– Да.

– Но не с собой?

– Нет, не с собой, – ответил Эмметт.

– И тогда что именно ты наплел полицейскому?

– Именно то, что я сказал. Рассказал правду. Назвал имя, номер социального обеспечения. Они могут навести все справки.

– И какое же у тебя имя?

– Эмметт.

– Эмметт и как дальше? – не унималась раздраженная Талли.

– Эмметт Аарон Бейкер, – как-то медленно сказал он, наблюдая за ее лицом.

Имя клиента: Бейкер, Эмметт Аарон.

– Эмметт Аарон Бейкер, – просияв, повторила она. Вот оно. У нее дух захватило, как на качелях, когда она услышала его полное имя, впервые прозвучавшее целиком. Она представила, как вводит его в Гугл. – Я искала «Эмметт и Клементина, Кентукки», но ничего не нашла. Что будет, если я захочу навести справки об Эмметте Аароне Бейкере? – спросила она.

– Ничего не будет, – сказал он, продолжая неотрывно смотреть ей в глаза.

– Значит, ты тот единственный на Земле неподвластный Гуглу человек?

– Я этого не говорил. Просто не выставляю себя напоказ, – сказал Эмметт. Он поднял правую руку и зачесал волосы влево, убрав их со лба. Талли обожала это движение у мужчин.

– Я просмотрела список «Особо опасные преступники США», «Особо опасные преступники Кентукки» и еще несколько других, – призналась она.

– Правильно. Конечно, просмотрела. Но меня не увидела, – уверенно сказал он.

– Правда. Не увидела.

Они молча пили чай. Дождь хлестал по окнам, как в той автомойке из придуманного Эмметтом сравнения. Она представила, как он приставляет к дому стремянку, чистит водостоки. Представила, как рассказывает об этом Лионелу. Он заметил бы, что они были забиты, приехав к ней во время дождя. Лионел посмотрел бы вверх и сказал бы ей своим зычным голосом альфа-самца, «короля горы», «большого брата»: «Я могу сам, или тебе придется кого-то вызвать – надо почистить водостоки». Она гордилась собой, что позаботилась обо всем до того, как Лионел обратил на это внимание.

– А это? – спросила она, коснувшись крыльев бабочки.

– О них говорить я не готов. И об этом тоже, – сказал он, указывая на обрывок раскраски – детское сокровище.

– А что с этим? – Она подняла маленькую Библию.

– Это моего деда, подарена ему родителями в день, когда он родился. – Он открыл книгу, чтобы показать ей дарственную надпись внутри.

Самюэлу. Добро пожаловать на Землю. 29 марта 1933 года.

– Ты рос в религиозной семье?

– В баптистской.

– Я тоже.

Для человека, который накануне пережил сильные чувства и хотел покончить с жизнью, Эмметт был на удивление как-то напористо спокоен. То, что заставило его оказаться на мосту, должно было быть действительно по-настоящему невыносимо. Думать о том,